Мы встретились на одной вечеринке, всю ночь он со мной протанцевал и исчез, как Золушка. Я теперь не знаю, как его искать, но приблизительно представляю, где он живет. Он одинок, вполне состоятелен, хотя мне все равно: с голоду мы и наши дети не умрем. (Еще одна шутка).

С работой пока все нежно и приятно, но меня бесит Америка. Я ее не понимаю, мне чужд ее менталитет, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассказывать об этом, так или иначе, в каждом своем материале.

А первые два дня меня вообще замотали, даже вещи не дали распаковать, повезли уже на какое-то интервью с продюссершей. Тетенька оказалась толстая и тупая, как буфетчица в нашей булочной на углу, помнишь? Завтра – опять к ней ехать… Вчера дали гонорар за десять дней работы. Утешает. Пожалуй, единственное, что утешает.

В гостинице кормят, ухаживают.

Как у тебя? Марк не надоедает? Постой, а может, ты нашла ему замену? Ты все еще мозолишь глаза мадам Лоик? Не мучь старушку: возьми у консьержки ключ, она тебя прекрасно знает, и живи у меня! Как знать, может, мы с моим счастьем поженимся, и я останусь здесь, не возвращаясь в Париж! (Шутка третья и последняя).

Ладно, не грусти и сильно не завидуй, а то все испортишь! Целую, Агнесс».

Письмо было вполне характерное для ее подружки, которая иногда напоминала собой фейерверк, и, в целом, повеселило Жозе. Во всяком случае, теперь она знала, что не одна на белом свете, и ей удастся доплыть под этим проливным дождем до светлой полосы в жизни. Уже четыре дня (включая выходные) она сидела на выставке и, честно говоря, не совсем понимала суть своего назначения. Может быть, ее выставили, как экспонат? Или мудрый Льюис решил таким образом выпихнуть ее в толпу?

Ей было скучно, она никогда не любила музейной пыли. Все, кому действительно это интересно с профессиональной точки зрения, общаются друг с другом, не выходя на улицу, или встречаются в других местах. А в качестве рекламы можно было бы придумать и что-то более оригинальное. Жозе сидела в кожаном кресле с карандашом и картонкой в руках и прикидывала первую страницу своей истории, на которой предполагалось заинтриговать зрителя. А может, сделать мультфильм?!! Интересно, она потянет? Не сразу, после выхода журнала… От этой неожиданной мысли у нее пересохло во рту и показалось, что за спиной выросли крылья.

– Мадемуазель, я окончательно потерял голову! – Перед ней стоял мужчина, которого она, кажется, видела здесь все четыре дня, и улыбался.

– От чего? – сосредоточенно спросила она, пытаясь найти связь между километрами кадров, уже замелькавших у нее в глазах, и этим незнакомцем. Связи не было.

– От вас! Или вы считаете, что вокруг, – он обвел взглядом зал, присаживаясь на корточки у ее ног, – есть что-то еще, способное свести с ума?

– Может быть. – Жозе заиграла ямочками. – Может быть, и есть. Экспонаты, вы считаете, не способны свести с ума?

– Это – ерунда! – Он пронзительно смотрел на Жозе и, казалось, раздевал ее глазами, по крайней мере – по пояс сверху. – Вы, простите, здесь работаете?

– В каком-то смысле. Я представляю работы художников из своего журнала. А вы что демонстрируете?

– А я… Только сам себя. – Он, как бы нечаянно, коснулся ладонью ее коленки.

– Оригинально.

– Да нет, – рассмеялся он, – я, видите ли, сдаю все это, – он жестом обвел стены и потолок здания, – под вот это… То есть под работы.

– А! Вы тот самый владелец выставочного зала?

– Да.

– Как вас зовут?

– Пьер.

– А меня Жозе.

– Отличное имя! Но его обладательница – еще более прекрасное существо, и я даже не знаю, есть ли на свете…

Типичный ловелас, сделала заключение Жозе. Она уже не стала слушать его, поняв, что в беседе с ним ничем интересным не пахнет. Но красив и прекрасно об этом знает. Пьер был светловолосый, как и она, с пронзительными карими глазами и утонченным лицом, его жесты, и особенно пластичные кисти рук, напоминали Жозе ее друзей-художников.

Она вдруг повеселела. Наверное, сейчас это будет лучшим лекарством для нее: легкий романчик с таким вот мужчиной, который через пару-тройку дней, когда они смогут, наконец, принять вертикальное положение, скажет, что все было замечательно и он никогда ее не забудет…

Она чуть прищурила глаза и, выбрав лучшую из своих улыбок, перебила поток его красноречия:

– Так что мы будем делать сегодня вечером, Пьер?..

Двух дней им оказалось мало. Трех – тоже. Неделя вышла недостаточно длинной… Пьер и Жозе стали проводить вместе двадцать четыре часа в сутки, и где-то даже это можно было бы назвать нежной дружбой с большим эротическим уклоном. Мадам Лоик пришлось взять на себя заботу о Сицилии, потому что Жозе почти не появлялась дома. Льюис, который тоже мог видеть ее теперь крайне редко, радовался одному: может быть, с новым романом она забудет свою безумную идею насчет отдельного выпуска?..

Ан нет. В редкие ночи, когда они с Пьером разъезжались по домам, Жозе упрямо рисовала, рисовала, и с каждым разом ей все больше нравилось то, что получалось… Она почти не спала весь месяц: стала тоньше, прозрачней, под глазами у нее залегли темные круги, но лицо при этом было абсолютно счастливое. Новому любовнику она ничего не рассказывала, к тому же ей было бы трудно обсуждать с мужчиной то, что произошло между ними с Шарлем…

Пьер, с молодости пресыщенный женским вниманием и, казалось, уже не способный открыть для себя ничего нового на ниве любовных утех, вдруг впал в какой-то юношеский восторг. Он просто ошалел от Жозе, и многое в его прошлом стало казаться теперь просто смешным, а романы с другими женщинами абсурдными: разве можно было любить и желать этот примитив, когда на свете родятся такие девушки, как Жозе?..

Они говорили обо всем на свете, им не было скучно, а у Жозе словно выросли крылья за спиной, потому что теперь ее принимали такой, какая она есть, и не требовали ходить по струночке. Даже больше того: Пьер был большим любителем всего подлинного и самобытного, поэтому обожал детские косички Жозе и не терпел, когда она, например, надевала на себя украшения. Теперь она забросила все свои каблуки и шпильки, перестала носить короткие юбки и тесные костюмы, наслаждаясь свободной одеждой. Она, конечно, старалась не терять привлекательности, ведь этого нельзя было допускать не при каких обстоятельствах, потому что… Наверное, некоторые заповеди Марка она впитала в себя так глубоко, что даже не заметила, когда стерлась грань между ее собственными вкусами и его наставлениями. Она знала: женщине нельзя терять красоту никогда, ни в какой одежде. Поэтому раз в неделю, имея склонность покупать обувь, независимо от того, нужна она ей или нет (у Жозе имелась великолепная коллекция босоножек и летних туфель – к зимним сапогам она относилась гораздо прохладней), они вместе с Пьером отправлялись гулять по магазинам.

– Господи, Жозе, зачем тебе столько? – удивлялся он.