В конце концов как-то утром, когда сквозь отверстие в крышепросочились солнечные лучи, я посмотрела на предметы, стоявшие в комнате, ипоняла, что я их не узнаю, что понятия не имею, зачем они нужны. Я не знала,как они называются. Я слишком отдалилась от них, чтобы давать им определения. Яне знала даже, где нахожусь.

Я села и осознала, что смотрю прямо на ларарий, святилищедомашних богов.

Это, конечно, столовая, а там – диваны, а здесь –великолепная двойная кровать!

Ларарий представлял собой треугольное святилище, маленькийхрам с тремя фронтонами, внутри стояли фигуры старых домашних богов. Никто вэтом городе богохульников не вынес их отсюда вместе с покойницей.

Цветы завяли. Огонь погас сам по себе. Никто не затушил его,как полагается, вином.

В разорванном платье я поползла на четвереньках в садперистиля, чтобы набрать цветов для этих богов. Я нашла дрова и разожгласвященный огонь.

Я смотрела на богов. Часами не сводила с них глаз. Я думала,что больше никогда уже не пошевелюсь.

Спустилась ночь.

«Не спать! – прошептала я. – Стоять на вахте всюночь! Египтяне, они поджидают тебя в темноте! Луна, смотри, она почти полная,до полнолуния осталось не более одной-двух ночей».

Но худший период моей агонии уже прошел, я была совершенноизмотана и буквально провалилась в сон.

Сон как бы говорил:

«Хватит волноваться».

Начались видения.

Я увидела мужчин в золотых мантиях.

«Теперь тебя отведут в святилище».

Но что там? Мне не хотелось смотреть.

«Наша Мать, наша возлюбленная скорбящая Мать», – сказалжрец. На стенах были изображены профили египтян и слова, написанные рисунками.Здесь жгли мирру.

«Иди, – сказали те, кто держал меня. – Теперь всенечистое ушло от тебя, и ты испьешь из священного Источника».

Я слышала женский плач и стоны. Перед тем как войти вбольшие покои, я в них заглянула. На тронах сидели царь и царица, царьнеподвижно смотрел в пустоту, как будто видел последний сон, а царица пыталасьосвободиться от золотых оков. На ней была корона Верхнего и Нижнего Египта. Иплиссированные льняные одеяния. Не парик, а настоящие косы. Она плакала, и набелых щеках оставались красные пятна. Красные пятна на ожерелье и на груди. Онаказалась замаранной и опозоренной.

«Моя Мать, моя богиня, – сказала я. – Но это жечудовищно».

Я заставила себя проснуться. Села и положила руку на ларарий,потом посмотрела на проявившуюся в лучах восходящего солнца паутину надеревьях.

Мне показалось, что я слышу, как вокруг шепчутся надревнеегипетском языке. Я этого не допущу! Не сойду с ума! Хватит!Единственный, кого я любила, мой отец, сказал: «Живи!»

Пора действовать. Вставать и приниматься за дело. Внезапно яощутила в себе силы и почувствовала, что готова действовать.

Долгие ночи скорби и рыданий стали эквивалентом посвящения вхраме. Только на этот раз средством опьянения послужила смерть, а превращениесвершилось через понимание.

Теперь все было кончено, бессмысленный мир стал болеесносным, я не нуждалась в объяснениях. И никогда не буду нуждаться – как глупобыло предаваться подобным мыслям. Сам факт, что я оказалась в затруднительномположении, давал мне право действовать. Я налила в кубок вина и вышла с ним кворотам.

В городе, казалось, страсти уже улеглись. Проходившие мимолюди отводили глаза от неподвижно стоявшей в вестибюле своего дома полураздетойоборванки.

Наконец-то! Какой-то трудяга, с трудом передвигающий ногипод грузом кирпичей.

Я протянула ему кубок.

«Я три дня болела. Что слышно о смерти Германика? Как дела вгороде?»

Он был искренне рад вину. Работа его состарила. Плечиисхудали. Руки тряслись.

«Благодарю вас, госпожа, – сказал он, а потом залпомосушил кубок, как будто не в силах был остановиться. – Нашего Германикаположили посреди площади на всеобщее обозрение. Как же он был красив! Некоторыесравнивают его с великим Александром Народ все гадает, действительно ли егоотравили. Кто говорит – да, кто – нет.

Солдаты его любили. Благодарение богам, легата Пи-зона здесьнет, и вернуться он не смеет. Жена Германика, прекрасная Агриппина, поместилапрах мужа в урну и носит ее на груди. Она плывет в Рим искать у Тиберияправосудия. – Он передал мне кубок. – Благодарю покорно».

«В городе все по-прежнему?»

«О да, кто сможет изменить этот великолепный рынок? –заявил он. – Дела идут как всегда. Верные солдаты Германика поддерживаютмир и ждут справедливости. Они не позволят вернуться убийце Пизону, а Сентийсобирает вокруг себя тех, кто служил под командованием Германика. Городдоволен. В честь Германика горит огонь. Если война и начнется, то не здесь. Небеспокойтесь».

«Спасибо вам, вы мне очень помогли».

Я забрала кубок, заперла ворота, плотно закрыла дверь иперешла к действиям…

Пожевав немного хлеба, чтобы набраться сил, пробормотаввслух житейскую мудрость Лукреция, я приступила к обследованию дома. Справа отдворика имелась роскошная ванна. Очень светлая. Нимфы ровным потоком лили водуиз раковин в оштукатуренный резервуар, вода оказалась отличной. Подогревать еене потребовалось.

Моя одежда лежала в спальне.

Ты знаешь, что римляне носили простые платья, длинныерубашки или туники, мы надевали их по две-три сразу, плюс верхняя туника, столаи, наконец, палла, накидка, доходящая до лодыжек, которую подпоясывали подгрудью.

Я выбрала самые изящные туники, соединила три слоя газовогошелка и добавила к ним блестящую красную паллу, закрывшую меня с ног до головы.

За всю жизнь мне ни разу не приходилось самой одеватьсандалии. Это занятие оказалось до истерики смешным и в то же время отчаянноскучным.

Все мои предметы туалета разложили по столикам сполированными зеркалами. Ну и беспорядок!

Я села в одно из многочисленных позолоченных кресел,придвинула поближе зеркало из полированного металла и попыталась наложитькраску, как это обычно делали рабы.

Я смогла затемнить брови, но меня остановил ужас передподведенными глазами египтян. Я накрасила губы, наложила на лицо белую пудру –и все. Даже не попыталась напудрить руки, как это делали в Риме.