Анарад вернулся, когда стемнело почти, загорелись повсюду лучины в окнах высоких да факелы повсюду. Шумели дружинные избы, мимо которых проскользнул княжич — пир, знать, разгорался. Значит, и князь там, и Вротислав. Только присоединяться к ним не хотелось — нужно выспаться как следует, а завтра решить, что с чужачкой делать. Княжной Збрутича.

Поднявшись по ступеням, Анарад поднял глаза, выхватываю стоящую женскую фигурку на крыльце. Домина к нему бросилась, оглаживая щеки и грудь.

— Холодный какой, мокрый, где ты был весь день? Тебя жду, и вчера ждала, а ты так и не пришел, — пролился медом хмельным голос ее, чуть с хрипотцой, приглушенный, в темноте глаза ее блеснули огнем, согревая.

Анарад в кольцо рук ее заключил, только теперь почувствовал, что и правда весь мокрый, и колотилось изнутри что-то неуемное, тревожное, и хотелось немедленно избавиться от того прямо сейчас. Он склонился, жадно и остервенело впиваясь в губы служительницы, сминая груди в ладонях, скользнул губами к волосам, вдыхая смолянистый запах, такой горячий и горький, скользнул краешками губ по ее шее бархатной и сладкой — прикусил. Домина обмякла в его руках, но тут же встревожилась, когда княжич к брусьям крыльца ее потеснил.

— Увидит же кто, — прикрывая ресницы, выдохнула она горячо, сама же, обвив руками его шею, телом гибким прижалась, затрепетав.

Анарад не ответил — пускай смотрят. Он резко развернул ее себе спиной, к пояснице прижимаясь пахом, и так горячо стало и тесно в штанах, что зарычать захотелось, сорвать одежду и в клочья разорвать, взять неистово и бурно. Скомкав подол ее платья, он задрал, оголяя белые бедра, рванул тесьму своих влажных, сдергивая прилипших к ногам штанов, ощущая каменной плотью горячее лоно, проник, нависая над Доминой. Та от неожиданного вторжения дыхание потеряла вмиг, от страсти, всколыхнувшей их обоих, что пролилась жидким свинцом по спине Анарада к пояснице, скручивая всего на грани боли, на лезвии безумства.

— Держись крепче, — прошептал ей на ухо, рывками ударяясь до упора о бедра Домины.

Та вцепилась в брусья, застонала тихонько сдерживаясь, под рьяным напором, что выбивал дыхание из ее груди. Только это ему и нужно было, сознавая — если не возьмет свое, его разорвет на куски от давящей изнутри тяжести. Горячие волны комом прокатились по телу, княжич содрогнулся, ухнув в огненное жерло острого, сжигающего его всего вожделения.

Высвобождая из уст рычание ослаблено, слегка навалился на распластавшуюся под ним Домину, руками по обе стороны от нее, упираясь в брусья, продолжал двигаться, высвобождая все до капли, уже размеренно и плавно, ощущая горячую влагу, что охватывала его мягко, пока совсем не остановился, дыша надрывно и тяжело.

Нет, этого было слишком мало. Слишком. Анарад отстранился, покидая наполненное, сжимающее его изнутри лоно женщины, приходя в себе. Зрения проясняться стало, и он видел пустые открытые переходы, и неуловимое движение заставило его повернуть голову, да только поздно — взгляд успел зацепиться за белое пятно одежды, что скрылось мгновенно в тени дверного проема. Он оправился резко, и марево схлынуло с него разом.

Видел их кто-то. Да и что с того? Все знали о связи его с вдовицей. Домина отдышавшись пошевелилась, разворачиваясь, руки ее оплели пояс. Она в глаза посмотрела, а потом вниз на губы и вдруг нахмурилась.

— А это что? — протянула руку, касаясь пальцами губы нижней.

Анарад дернул подбородком — и зачем напомнила? Та не стала настаивать, хоть в глаз ее потускневших вдруг взмутилось подозрение.

— Пошли, тебе согреться нужно, застудишься, — влажные губы, соком налившись от притока жара, растянулись в сдержанной улыбке.

Непростая задачка легла на плечи Найтара. Не думал, что по приезду из Борицы такая неприятность случится. Перед глазами князя так и встала эта девочка с синими глазами, и перевернулось все внутри разом, будто его швырнуло назад в прошлое на целых двадцать лет, ошпарили душу воспоминания давно забытые, погребенные под тленностью лет. Найтар растерянно запустил пальцы в волосы, пронизанные нитями морозными, взъерошив их, усмехнулся горько — стар он уже. Как неумолимо время, хоть печалиться по тому и не следовало, ведь молодая жена рядом, красивая, и пусть холодна она, зато наследников подарить способна. Он на лик ее польстился, на взгляд тягучий и глубокий из-под дымных, будто пеплом припорошенных ресниц. Вот и пусть наследников плодит, потому как из этих земель ни одна на то не способна. Кровь догоев сильна, может перебороть проклятие страшное.

Да и он сам потерял надежду жену искать по весям своим, не думал, что так его жизнь корежить станет, уродовать, хорошо, что успел появиться Вротислав, иначе надежда бы эта погасла. Теперь дети его страдают, и неизвестно, когда проклятие это ослабнет — не один колдун не может это увидеть, сильны чары, что скручивается виток за витком вокруг Роудука. Брата ему найти Воруту необходимо, пусть он признает правду, скажет обо всем, что сына ему в грозу родила простая девка, которую приволок он с собой с похода в княжество, а Даруна — жена его — потеряла первенца и чужого за своего приняла, и выдала перед всеми.

Найтар прошел к окну. Шумел дружинный двор, и избы полнились народом — его ждут уж, верно. Князь втянул в себя воздух жадно. И любит всем сердцем Анарада, да только справедливость точит изнутри, покоя не дает, и не даст никогда, если на свет не прольется. И никто не знает об этой тайне запретной, кроме него — Найтара. Не знает даже Домина… Князь закрыл глаза, потянув вновь в себя воздух свежий дождевой, пропитанный запахом сырой рыхлой земли. Осень туманная выдалась, и листопад запоздалый, что в месяц Грудень редко бывает, знать, морозы будут суровые — продержаться бы. Суровое испытание для многих — закрома в нынешний год не битком забиты, эту зиму протянут еще, а следующая? И страшно становилось, что будет дальше, какая жизнь пойдет, коли снедает ее недоля проклятая, недругом насланная?

Найтар, вглядывался в густоту сумрака уж потемневшего небоската, и голос Воруты просачивался, будто сквозь толщу, крепчая, и теперь звучал так густо и глубоко, будто сейчас перед ним стоял. Взгляд его острый и цепкий Анараду передался, да и все черты брата: та же челюсть крепкая, нос прямой, скулы острые — от того сложно было доказать перед главами вече, что не имеет он право на княжий стол. Не имеет.

Но если Найтар посеет в том зерно сомнения, то им придется задуматься, и не просто задуматься, но и не допустить Анарада к столу — но только разве сможет он пятнать его честь? Он же его воспитал, вырос мальчишка на его глаза. Хоть наполовину, да все же княжич он, и течет в нем кровь рода их. Найтар помнил тот вечер, когда видел Воруту в последний раз — тогда от него такая хмурость исходила, что и приблизиться невозможно было, воздух вокруг него сгустился, как в грозу небо, пугал своей разящей силой. Найтар знал, что брат с ворожскими служителями замышлял что-то, но не вмешивался, да Ворута и не рассказывал никогда — он в последнее время был замкнут и неразговорчив, а иной раз такая отрешенность разливалась в его взоре, что чужим казался совершенно, будто не здесь был, а где-то далеко от Найтара, в недосягаемости. Не доверял ли ему, или какая иная причина была не открываться брату — Найтар так и не смог понять, но один раз Ворута пропал на несколько дней, уехал со свей дружиной небольшой. А приехал один — едва живой — и рассказал потом, что тати на него напали, разбили людей, лошадей увели, одному уцелеть удалось — Велес, видно, уберег его. А вечером Найтар застал брата сидящим в одиночестве посередине горницы, пальцы в волосах зарытые, на лице тень, и черты лица так исказились, что почти и не узнал его. И вообще в последнее время он изменился сильно — не только нелюдимым стал и мрачным, что туча грозовая, но и извелся сильно: щеки впали, и плечи как будто опали, хотя молод был еще и силен — Анараду всего лишь шестая зима подошла тогда.