— Прости, Крис! Я не думала…

— Ах, не думала! Ну-ка дай мне кого-нибудь!

— Что?

— Дай мне поговорить с кем-нибудь из твоих новых друзей! — отчеканивает мачеха.

Ближе всех Клим. Возвышается надо мной, по-прежнему демонстрируя кинжал. Я протягиваю королю трубку и поясняю:

— Мачеха. Хочет удостовериться, что все в порядке.

Клим берет мобильник — так осторожно, словно он может выстрелить. Впрочем, голос Крис действительно иногда напоминает пулеметную очередь, а порой и вовсе пушечную пальбу. Не удивлюсь, если однажды мачеха криком повалит дерево или пробьет дыру в человеке, как Перепелиха из старого мультика[6].

— Как ее зовут? — шепотом уточняет король.

— Кристина Витальевна.

— Кристина Витальевна, здравствуйте! — Клим нацепляет улыбку, как будто Крис может увидеть его.

Мачеха рявкает что-то в ответ, затем переходит на монотонный отчитывающий бубнеж и опять срывается на крик. Король только успевает вставлять «да», «конечно», «простите», «мы больше не будем», и улыбка тает на его лице. Продиктовав Крис адрес, Клим возвращает мне мобильный и опускается на табурет. Я не без удовольствия отмечаю, что разговор немного сбил с короля спесь.

— Я еду за тобой, — бросает мачеха и отключается.

— Ты что, выдал ей, где находится наш штаб? — удивляется Хосе.

Клим поднимает на него взгляд.

— Ты сам-то наш адрес знаешь? Похоже, нет. Я назвал дом в двух кварталах отсюда. — Поигрывая желваками, король поворачивается ко мне. — Ну и что это было? Почему ты не призналась ей в любви?

— Не успела. К тому же это была бы неправда. Не совсем правда.

— Ну так звони кому-нибудь еще!

Рука до боли стискивает телефон. Щеки вновь наливаются жаром. Я знаю, кому надо позвонить, но сделать это невероятно трудно. Мы так плохо расстались: ссора до сих пор стоит перед глазами. Я даже не лайкаю его посты, не пишу комментарии под фото и не шлю сообщения. Просто подглядываю в щелочку соцсетей, чтобы знать, что с ним все в порядке.

— Боже. Даже я могу с ходу вспомнить как минимум трех человек, которых люблю. — Клим по-своему толкует мое замешательство. — Может, поэтому Смерть выбрала тебя? Потому что ты — просто маленький серый сгусток нелюбви?

— Воу, амиго, полегче. — Хосе машет руками. — Ты чего, белены объелся?

Король отворачивается к окошку и, морщась, смотрит во тьму. Или на свое отражение. По мне, так это одно и то же.

Я нахожу в списке номер Изи и нажимаю вызов. Вне зоны доступа.

Тогда посылаю сообщение.

Ответа не поступает, но для дела он и не нужен. Сейчас я стараюсь думать только о свитке. Только о новом задании. А не о том, что сказал пиковый король.

Увы, розовой ленточки по-прежнему нигде не видно.

— А я все думаю про локон. — Венечка вскидывает голову, будто очнувшись от гипноза. — Мне кажется, он играет тут важную роль.

— Но медальон принесла Аза. Откуда она могла знать, что будет в третьем свитке? — удивляется Хосе. — Что-то тут не складывается.

— Она и не знала. Просто задания и события крепко взаимосвязаны. Смерть черпает вдохновение в реальности, а реальность формируется таким образом, чтобы Смерти было чем вдохновляться.

— Ты поняла что-нибудь? — Хосе с ухмылкой глядит на меня. — Я вот ни фига не догнал, а ведь уже три года как валет пик.

— А почему вы все говорите о смерти как о живом существе? — спрашиваю я.

— Потому что так и есть, — отвечает Венечка, крутя в пальцах локон. — Смерть — живая.

— Это же оксюморон, — вырывается у меня.

Марья Семеновна, учительница русского и литературы, рассказывала об этом на последнем уроке в зуме. «Горячий снег», «правдивая ложь», «обыкновенное чудо» — все это оксюмороны. «Живая смерть» — тоже хороший пример.

— И как же она живет, Смерть? — продолжаю я. — Гуляет в парках, покупает продукты? У нее есть квартира и… паспорт? И что там написано: «Смерть Скелетовна Могилко»? — Я прыскаю (это все нервы).

Клим издает странный звук: полурык-полустон. Я бешу пикового короля, это очевидно, но мне плевать.

— Не знаю насчет паспорта, — говорит Хосе. — Но одно известно точно. Смерть — это не имя. Смерть — это фамилия.

Я жду объяснений, но тут снова оживляется Венечка.

— Локон связан с признанием в любви, я уверен. Нет, не просто связан. Он и есть любовь.

Чудик смотрит на меня долго-долго и беззвучно шевелит губами. А потом отчетливо произносит:

— Валентинка.

— Что? — Я ощущаю, как лицо искажает непривычная гримаса.

Ослышалась. Конечно, ослышалась!

Или нет?

Неужели Венечка каким-то способом сумел забраться мне в голову? Попал на тайный чердак, набитый сокровищами?

Внутри все холодеет.

Клим поворачивается к пиковой даме.

— Ты что-то почувствовал?

Воздух наполняет тихое позвякивание, и я не сразу понимаю, что это булавки. Венечку потряхивает.

— Валентинка, — бормочет он. — Ты не отобрала ее. У той девочки. Она прочитала. Вслух. И все узнали твой секрет.

Его кадык резко вздрагивает, будто рычаг, и включаются слезы. По щекам бегут ручейки, теряясь в фиолетовой помадной гуще. В следующий миг я оказываюсь рядом с Венечкой на полу — не помню, как встаю с кресла, подхожу и опускаюсь на колени. Кажется, Клим пытается остановить меня, но вмешивается Хосе.

Венечка сжимает мою руку и, приблизив губы, шепчет:

— Она всегда рядом. Приглядывает за тобой. Я могу впустить ее.

Первое желание — оттолкнуть его, вскочить и убежать. Но от ладони чудика льется тепло, а из глаз — слезы, и это почему-то успокаивает.

— Чтобы впустить дух, мне нужен какой-нибудь предмет, которым человек владел при жизни, — продолжает Венечка. — Перчатка, сережка. Что-то физическое. — Он поднимает локон. — Волосы тоже подходят.

— Это… — Слова, как и дыхание, застревают в горле.

— Да. Это прядь твоей мамы.

Самые чистые, редкие и глубже всех спрятанные бриллианты разом вспыхивают в голове. Родной, ни на что не похожий запах. Пепельно-русые волосы, щекочущие мое лицо. Бархатный голос, рассказывающий сказку о трех цветочных подругах, — я искала ее потом в интернете, но не нашла. И конечно, мамины руки. Их прикосновения. Все они, от шлепков до объятий, наполнены любовью. До краев и через край.