«Надеюсь, и в этом году посадят, – подумал Зельц. – Приди скорей, весна!»

....

Гитлер был сегодня не в духе. Еще бы, после очередных сводок об отступлении, о поражениях, о потерях сложно радоваться и веселиться. Практически невозможно. Невероятно. Нельзя. Запрещено навеки и навсегда. Навсегда до каких-нибудь радостных известий. Какой-нибудь локальный успех, весть о новом героическом подвиге, новость о взятии какого-нибудь города – вот что могло бы поднять настроение фюреру. А что вместо этого? Вместо этого бездарные генералы проиграли еще одну битву! Сдали Одессу, подлые трусы.

– Что, просрали?! – орал Гитлер на генерал-фельдмаршала Клейста. – Вы, вы лично просрали, мой генерал! Чему вас только учили в академиях? Что, до сих пор все мечтаете пойти в штыковую атаку на русских? Оглянитесь, старая швабра, сейчас не девятнадцатый век! Засуньте в жопу свою кавалерию вместе со своими шашками, аксельбантами и прочей дребеденью. Сейчас все решает авиация, танки, бомбы, ракеты, пушки, подводные лодки, авианосцы, автоматы! Мотоциклы, наконец! А вы все мечтаете о тридцатилетней войне, а? Воевать тихо и размеренно, с перерывом на ужин и сон, в красном мундире и кивере – вы об этом мечтаете? А вот хрен вам, не будет вам ни сна, ни покрышки! Вы будете, как свинья, валяться в грязи и крови, а не то русский снайпер влепит вам пулю в лоб, тупица вы этакий!

– Я знаю о снайперах, – холодно ответил Клейст.

– Да что вы можете о них знать, идиот?! – заорал Гитлер. – Что может знать о них человек, которому не прострелили башку? А о пушках, которые накрывают залпом штабной дот за двадцать километров от линии фронта, вы тоже знаете? А о сорокатонных бомбах, которые разносят дом с первого до последнего этажа здесь, в Берлине, за тысячу километров от фронта, вы тоже знаете? А как задыхаются подводники без грамма кислорода, в темноте, когда стены сжимаются вокруг них и берут их стальными пальцами за горло – вы тоже знаете? А обгорелые руки и ноги вдоль воронок вы видели? Что вы вообще видели, и что вы знаете, безмозглый дуболом?

– Прошу прощения, мой фюрер…

– Просите его не у меня, а у тех, кого вы убили и оставили там, в Одессе, под ураганным огнем русских свиней! Тридцать тысяч солдат полегли! Наших, простых немецких парней! Тридцать тысяч! Почему, спрашивается? Потому что их начальник – недоучившийся дебил! Я приказывал – удержать город и беречь людей! А что в итоге? Вы дали этим мерзавцам зайти себе в тыл, дали себя окружить, а потом смотались на самолетике, бросив своих людей на произвол судьбы.

– Мой фюрер! – возмутился Клейст.

– Заткнитесь! Вы что думаете, вы явитесь сюда, весь в белом, и я вас за это награжу? За то, что вы сделали все в точности наоборот, как я сказал?! Да, вы так думаете? Я вас расстреляю! Я высеку вас на главной площади Берлина! Я вас четвертую! Гильотинирую! Остолоп! Осел! Вы – говно!

Гитлер задохнулся, рот его перекосился, и только глаза продолжали испепелять генерала.

– Убирайтесь! – крикнул фюрер. – Вон отсюда!

Клейст вышел, Гитлер остался наедине с Борманом и Зельцем. Фюрер сидел в кресле, устремив невидящий взгляд куда-то сквозь стену, перед ним навытяжку стояли Борман, ожидая дальнейших указаний. Зельц сидел за журнальным столиком в углу, готовый снова начать завписывать. В комнате повисло молчание.

Вдруг Зельц почувствовал легкое щекотание в носу, он откинул слегка голову и громко чихнул, еле успев прикрыть рот рукой. Гитлер подпрыгнул от испуга и гневно взглянул на Зельца.

– Кто это сделал!? – заорал он. – Ты!? – он вскочил с кресла и бросился к Зельцу, лицо его перекосилось от злобы, верхняя с губа приподнялась, как у крысы перед броском. – Вон отсюда!

Зельц, как побитая собака, вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Охранники равнодушно взглянули на него, мол, не задерживайся. Зельц прошел до конца коридора и стал медленно спускаться по лестнице. Навстречу ему быстрым уверенным шагом поднимался довольный коллега Гольц, старательно не замечая Зельца. Лейтенат Зельц тоже отвернулся.

«К фюреру бежит, – тоскливо подумал он. – Старая крыса. Образования – шесть классов средней школы, а строит из себя профессора».

Он спустился на второй этаж и побрел в свой кабинет. В коридоре, как обычно, кипела жизнь: чиновники ходили из кабинета в кабинет, хлопали дверями, собирались тут и там мелкими кучками по два-три человека, курили, болтали, передавали друг другу документы, читали, что-то чиркали и передавали обратно. В кабинете у Зельца все коллеги, как обычно в это время, пили чай.

– Что, выгнали? – сказал радостно коллега Брюге. – Уже звонили сегодня, Гольца вызвали.

Зельц склонился над столом и сделал вид, что что-то ищет.

«Ненавижу, – подумал он, – ненавижу вас всех, и работу это идиотскую ненавижу. Завидуют, еще бы! Я же был у фюрера, а им дают записывать, в лучшем случае, только за Шелленбергом. Сколько в людях зависти – просто невероятно. Я вот им никогда не завидовал. Что им завидовать, они сдохнут скоро? Старые, больные, необразованные дураки».

Зельц вдруг мстительно подумал: «Взять бы, отдать этот протокол Кэт, и завтра уже о воплях фюрера будут докладывать Сталину. То-то он порадуется, читая, как Гитлер выпрыгивает из штанов».

Вдруг в комнату зашел коллега Гольц. Не поднимая глаз, он дошел до своего стола в углу, сел и открыл перед собой какой-то документ. Зельц недоуменно посмотрел на него, не понимая, что случилось. Вдруг он заметил, что по щеке Гольца прокатилась слеза и упала прямо на страницу. Гольц быстро смахнул слезу, размазав чернила, сморщился, достал из кармана платок, попытался вытереть следы, потом убрал платок обратно в карман.

– Что случилось? – сказал Зельц. – Я могу помочь?

– Помолчите! – закричал Гольц. – Что вы себе позволяете?! Я проработал протоколистом двадцать восемь лет. И это награда за все мои труды? Это? Это? – он потряс страницей в воздухе. – И вы еще насмехаетесь надо мной?! Здравствуй, новое поколение. Идущие на смерть приветствуют тебя. Меня выгнали, чуть не пинками вытолкнули! Господи, стыдно как! Какой позор, как гадко все! Бессердечные сволочи! Ну да ничего, коллега Зельц, когда-нибудь вы тоже будете старым и больным, и молодые волки будут вас жрать. Будут, только дайте срок. И вас выгонят с позором, и пойдете вы на паперть подбирать заплесневелые сухари. Попомните вы меня тогда, коллега Зельц.

– Простите, я же не знал… – пролепетал Зельц. – Я помочь хотел.

– Помочь он хотел! Чем вы мне можете помочь, коллега? Я знаю, у нас теперь молодежь в