– Поверить, может, и не все поверят, – сказал Шнайдер, – но согласятся все, это правда. Понимаешь, тем, кто не верит – им же тоже не хочется отстаивать свою точку зрения, сидя в камере с уголовниками. Так что, может, и не будут разделять точку зрения руководства, но сделают вид. Это называют ученым словом «конформизм».

– Я это называю «вранье»! – категорично заявила Кэт.

– Ох, молодость, молодость! – усмехнулся Шнайдер. – Узнаю категоричность, свойственную юности, ее бескомпромиссность и дерзость в лучшем смысле этого слова. Прекрасно, прекрасно. Когда-то я и сам был такой. Боевой, смелый, чуть что – шашку наголо – и прощайся с головой, белая гвардия.

– А что сейчас?

– Сейчас все сложно, – сказал Шнайдер. – Давай лучше поговорим о погоде.

– О погоде? – удивилась Кэт

– Да. Я тут все никак не могу дождаться, когда придет лето. Ты любишь лето?

– Очень. Только не в городе, а в пионерлагере. Чтобы плюс тридцать, и с головой в речку – бултых, и потом на травке загорать, с книжкой Маяковского.

– Ах, девушки, почему вы так любите поэтов? – улыбнулся покровительственно Шнайдер. – Картина прекрасная, спору нет. Только еще должен быть лесок рядом, чтобы там было всегда прохладно, и чтобы он был полон ягод, особенно малины. И еще там знаешь, что должно быть? Шум такой, – Шнайдер сделал неопределенный жест рукой, – от кузнечиков и птиц, и еще одна-две мухи, которые все время норовят сесть на страницу.

– Мы бы с девчонками спели что-нибудь, – сказала мечтательно Кэт. – Что-нибудь боевое, вроде "Интернационала" или "Марсельезы".

Шнайдер вздрогнул. «Интернационал» совсем не подходил под его лирическое настроение.

– Катя, – сказал он вдруг, – милая, я люблю тебя. Постой, не перебивай. Помнишь, ты отправляла телеграмму, и я смотрел на тебя долго-долго, на твои нежные, но сильные пальцы, на этот светлый локон у виска, и ничего на свете мне не было роднее, чем твой профиль, твое задумчиво-сосредоточенное выражение лица, твой взгляд куда-то вдаль. Ты спросила потом меня, что случилось. А я не знал, как на это ответить. Катя, я думаю, ты уже давно забыла, как я смотрел на тебя, но, Катя… Я каждый день думаю о тебе, боюсь за тебя и мечтаю только о том, чтобы ты…

– Не надо! – сказала Кэт строго. – Я не для этого сюда приехала!

– Прости, – сказал Шнайдер. – Действительно, какой-то служебный роман получается. Нехорошо, ты права.

Кэт промолчала.

– Ладно, Кать, время поджимает, – Шнайдер встал из-за стола. – Давай, осваивайся. Помни о нашем деле и… – Шнайдер помолчал, подыскивая слова. – В общем, пока.

– Пока, – вздохнула Кэт на прощание.

–

Придя домой, полковник переоделся в спортивный костюм и спустился к фрау Бауэр. Сегодня Шнайдер был рассеян, словно он стал обычным человеком, а не резидентом советской разведки. Что-то такое вертелось непонятное у него в голове, что-то мешало нормальному течению мыслей, и это раздражало герра полковника. И больше всего раздражало, что ему никак не удавалось ухватить это «нечто» за хвост.

На ужин сегодня была серая лапша с коричневым соусом, выдававшим себя за мясной.

– Почему вы так поздно сегодня? – спросила фрау Бауэр. – Случилось что-нибудь?

– Вы же сами понимаете, в моей профессии рабочий день не нормирован, – сказал Шнайдер. – У врагов рейха выходных и отпусков не бывает, вредят они не по расписанию. Чуть что – и я, как врач скорой помощи, мчусь через весь город на место происшествия.

– Тяжело вам? – участливо спросила фрау Бауэр.

Шнайдер пожал плечами и улыбнулся усталой улыбкой мудреца.

– Кушайте, кушайте, – сказала фрау Бауэр. – Вам нужно много сил. Ничего, скоро все закончится. Скоро, наконец, вступит в бой супероружие, и мы сотрем, наконец, русских, с лица Земли.

– Да, поскорее бы! – сказал Шнайдер.

Он подумал, что, действительно, скоро все завершится, правда, совсем не так, как надеется фрау Бауэр. После того, как с Гитлером будет покончено, в Германии надо будет разместить пару армий. Основные силы где-нибудь в районе Касселя, потом еще на границе со Швейцарией (пусть банкиры подрожат от страха!), ну и с рядом с Францией тоже надо будет что-нибудь иметь на всякий случай. А может, и во Францию войска ввести?

– Фрау Поммес говорила, что им положено три гектара под Харьковом. Вы не знаете, где это?

– На юге, – сказал Шнайдер. – Кажется, там хорошая земля.

– Не понимаю, зачем ей так много, – пожала плечами фрау Бауэр. – Они же оба всю жизнь на стройке работали, какие из них фермеры?

– Может, продадут, – высказал предположение Шнайдер.

«А если не удастся убить Гитлера, тогда мы все равно сюда придем. Вот, вот прямо сюда придет Красная Армия. Вон на соседей напротив бросят бомбу: «Бух», следом отработает артиллерия: «Бам, бам, бам», потом войдут танки: «Тррр-тррр», протарахтят они по улицам, и за ними пехота: «Паф-паф, тра-та-та-та». И будет кровь, и трупы, и полный хаос. Поэтому прошу, господи или кто там на небе, пусть у нас получится все с Гитлером.

– Вы знаете, опять уменьшили выдачу продуктов по карточкам, – сказала обеспокоенно фрау Бауэр. – Во всем виноват черный рынок, эти спекулянты наживаются на наших трудностях.

– Да, давно вам хотел сказать, дорогая, – смущенно улыбнулся Шнайдер. – Вы так гостеприимны, и мне очень хотелось бы помочь вам, – он вынул из кармана набор продуктовых карточек. – Вот, возьмите, это поможет нам немного.

– Спасибо, – ответно улыбнулась фрау Бауэр. – Как хорошо, что вы работаете на такой работе, мой дорогой.

«Пол-Германии в труху, раздолбать всех и вся, разделить пополам с союзниками, чтобы немцы больше никогда и носу не высунули».

– Да, – кивнул Шнайдер. – Работа у меня важная.

– Вы знаете, я совершенно не представляю, как мы жили раньше, до фюрера, – недоуменно сказала фрау Бауэр. – Это же было что-то невероятное: хаос, шатание, непонятно кому верить, все обвиняют друг друга во лжи. Спекулянты, нувориши, разгул бандитизма, у каждой партии свои войска, даже у католиков, постоянно кого-то убивают, что-то воруют и лгут, лгут, лгут.

«И все время объяснять им, что они виноваты во всем. Все, до единого. Они, их дети, внуки, правнуки. Сто лет пройдет, тысяча – они все равно будут виноваты. За все. Навеки прокляты, как Адам и Ева. Первородный немецкий грех. А если кто высунется со своим особенным мнением – фашист!»

– Полстраны разворовали, если бы не фюрер – Германия бы пропала. Как я рада, что он поднял нас с колен, избавил нас от этих ужасных, ужасных унижений, – с чувством сказала фрау Бауэр.

– Хайль Гитлер, – машинально произнес Шнайдер.

– Как поживает ваша секретарша? – спросила небрежно фрау Бауэр. – Освоилась на