чести, молодым теперь дорога. А мы, старики – кому мы нужны? Может, еще сдадите нас на скотобойню, чтобы мы вам жить не мешали. В вашем прекрасном новом мире!

Коллега Брюге вдруг закашлялся так громко, что Гольц замолчал. Неожиданно на столе зазвонил телефон. Зельц снял трубку.

– Срочно к фюреру, – приказал Борман.

– Так точно, – Зельц бросился к выходу.

– Быстрее, быстрее, не споткнитесь, – крикнул злобно вслед Гольц.

«Все-таки есть справедливость на свете! – подумал Зельц. – Когда всего себя отдаешь службе, и вот… Слава богу, заметили. Интересно, почему Гольца убрали? Да он и стенографировать толком не умеет. Скорее, скорее, скорее!»

Зельц стрелой помчался по знакомым коридорам. Казалось, все чиновники улыбаются Зельцу и радуются его успеху. Зельц вбежал в кабинет фюрера и увидел в центре комнаты Бормана, который, как и полчаса назад, напряженно ждал указаний фюрера. Гитлер стоял у окна, спиной к нему, отбрасывая на пол зловещую искореженную тень.

– Вы вернулись? – спросил он, не оборачиваясь.

– Так точно, мой фюрер, – ответил Зельц.

Гитлер повернулся и посмотрел ему прямо в глаза.

– Я простил вас. Надеюсь, вы оправдаете мое доверие, – сказал он.

– Простите меня, мой фюрер. Я больше никогда…

– Мы все делаем ошибки, – махнул рукой Гитлер. – Даже я. И если ваши ошибки стоят недорого, то цена ошибки этих болванов военных – жизни, миллионы жизней, сама идея национал-социализма находится под угрозой из-за них!

Гитлер обессиленно рухнул в кресло и прикрыл глаза рукой.

«Черта тебе лысого! – подумал про себя Зельц. – Простил он меня, понимаешь ли! Тоже мне, Иисус Христос нашелся, мои грехи прощать!»

– Германия – это я, – сказал Гитлер устало. – Если мы проиграем, как она проживет без меня?

– Мы выиграем! – энергично возразил Борман. – Вы выиграете, мой фюрер!

Гитлер оперся щекой на руку и тихо вздохнул.

– Садитесь, – пригласил он Бормана, показав на кресло рядом с собой. – И вы тоже, – он махнул рукой в сторону столика в углу. – Еще пара таких идиотов, как Клейст, и мне не спасти Германию. Будет ужасно глупо так быстро погибнуть.

«Как он себя любит, – подумал вдруг Зельц. – Представляю, как он ходит по спальне и видит только себя, себя. Посмотрит на стену – портрет Гитлера. Поглядит на шкаф – бюсты Гитлера. И сам шкаф тоже в виде Гитлера. И стол, и стулья. Ляжет на кровать – а он на Гитлере лежит, дверь – Гитлер, и окно – Гитлер. И даже подчиненные все – Гитлеры, только маленькие, как гномы. Сантигитлеры, микрогитлеры, даже наногитлеры и гитлерушечки».

– Вы никогда не думали, дорогой Борман, почему мы сами делаем из своей жизни черно-белое кино? – спросил Гитлер. – Почему наша одежда либо серая, либо черная? Почему на газонах нет зеленой травы? Почему у нас даже небо серое? Вам никогда не казалось, что этот мир создан дальтоником? Единственное яркое пятно здесь – это мундиры цвета хаки. Борман промолчал.

– Никогда не любил военных, – сказал Гитлер. – Стадо напыщенных идиотов: аристократы, голубая кровь, белая кость. А мозгов в этой кости нет!

– Мой фюрер, позвольте? – Борман вопросительно посмотрел на фюрера.

– В чем дело? – Гитлер устало повернул к нему голову.

– Вы же вегетарианец, за что вам любить эти кости?

– Что? Ах, да, – грустная улыбка появилась на лице Гитлера. – Да, прекрасная шутка, мой друг. Действительно, как может вегетарианец любить кости? Как? – спросил он, вставая с кресла. – Эти старые безмозглые кости! – он обвиняюще ткнул указательным пальцем в дверь, за которой скрылся генерал-фельдмаршал Клейст. – Эти никчемные, бесполезные, идиотские животные, которые душат на корню все мои инициативы. Кто придумал танковую войну?! – воскликнул Гитлер.

– Вы, фюрер.

– Кто говорил о решающей роли авиации в блицкриге?! – крикнул он еще громче.

– Вы, фюрер.

– Кто придумал супероружие, способное сокрушить орды большевистских варваров?! Кто?! Кто?!

– Вы, фюрер.

– Вот! – Гитлер патетически воздел руки к потолку, – вот! Вот что надо было делать! А что вместо этого? Что сделали эти военные?! Что я имею в благодарность от них? Проиграны Москва, Сталинград, Курск, Нормандия. Как можно быть такими упертыми в своих заблуждениях? Век изменился, а эти дебилы все еще играются в средневековье. Они мечтают о кавалеристских атаках, бредят штыковыми боями, тренируются в фехтовании и рукопашном бою.

Фюрер вдруг вскочил, глаза его горели.

– Я положу всю эту сволочь из пулемета!– закричал он, оживленно жестикулируя, – Сброшу на них парочку бомб! И ударю несколько раз из зенитки!

– Правильно! – воскликнул Борман, вскакивая.

– Отправить на передовую с фаустпатроном в зубах! – крикнул Гитлер. – Бросить под танки со связкой гранат! Вот что надо сделать с этой штабной сволочью!

Гитлер снова рухнул в кресло.

– Я должен был сделать это в самом начале войны, – сказал он грустно, а сейчас уже поздно, понимаете, Борман? Слишком поздно.

Борман сел напротив Гитлера и преданно заглянул ему в глаза:

– Еще не поздно, мой фюрер, – сказал он мягко. – Мы еще можем это сделать. У нас есть масса преданных людей, которые выиграют вам войну.

– Эти мерзавцы в погонах делают вид, что поддерживают меня, – продолжал Гитлер, не слушая его. – А на самом деле только и бредят поражением и пленом, как эта гнида Паулюс2. Сейчас сидит, небось, в теплой избе где-нибудь в Сибири, а мы, патриоты Германии, должны нести наш тяжкий крест здесь, в этой мрачной канцелярии или в бункере, не видя солнца, как какие-нибудь крысы. И видеть только серое и черное, и портить себе глаза гнусным желтым светом лампочек. И все что я вижу – это серый бетон, серые мундиры и серую бумагу. Унесите документы, Борман, хватит на сегодня.

– Слушаюсь, мой фюрер.

– Ах, да, помните, пять лет назад в "Народном обозревателе" была статья о голландских сортах пшеницы? Я сейчас подумал, что стоит попробовать и у нас. Распорядитесь, чтобы посмотрели.

– Так точно.

– Идите.

Борман с Зельцем вышли в коридор.

– Что за память! – удивленно вздохнул Борман. – Помнит все до последней строчки из газет, которые он прочел пять лет назад! Удивительный человек!

«Ну и придурки», – подумал Зельц.

–

После напряженного рабочего дня лейтенант Зельц забежал в цветочный магазин, купил три алые розы, и в компании букета направил свои стопы (а вернее, свои форменные ботинки) к дому Кэт.

– Красный цвет – цвет страсти, – крикнула цветочница ему вслед. – Будьте осторожны!

И вот герой-любовник жмет на кнопку звонка радистки, трепеща и замирая от радости и волнения, в надежде увидеться с Кэт наедине.

– Я, кажется, не ждала никого сегодня, – сказала Кэт, открывая дверь.

– Извини, – ответил Зельц. – Я тут подумал, что в прошлый раз как-то нехорошо получилось,