знакомые приводили своих, и в любое время дня и ночи у нас толпились люди, это уже стало надоедать, но именно так рождались Субботние вечера.

О да! Такой жизни я бы желала: бесконечный поток друзей и возлюбленных, несмолкаемый гул разговоров, опера радости. Я задержалась возле синей картины, улыбаясь на несчастную, раззадоренную кошку, навострившую уши на аквариум с рыбкой[12].

– Ваша любимая? – раздался позади меня женский голос явно с французским акцентом.

Я обернулась – высокая дама, с большим ртом, в очках, смотрела на меня с долей изумления.

– Ох, – рассмеялась я, – м-м… в общем-то, нет. Мне больше по душе та, что с футляром для скрипки. Вон там, – и я указала на открытые двери в соседний зал. – В принципе, мне нравятся все его картины с открытыми окнами.

– Хм-м, – женщина скривилась в такой пренебрежительной, характерно французской манере, что я невольно усмехнулась. – Вам нравятся открытые окна? А вы знаете, что это означает?

– Простите?

– Открытое окно – это всегда взгляд во внешний мир и никак не во внутренний. Значит, вам не нравится оставаться наедине со своими собственными мыслями.

– Точно, – ляпнула я, ошарашенная таким диагнозом.

– Правда? – спросила француженка с лукавой улыбкой.

– Возможно, – уклончиво ответила я. – А ваши предпочтения?

Она пожала плечами:

– Я даже не знаю. По правде, у меня здесь нет фаворита.

– Что ж, просто получайте удовольствие, – откланялась я и покинула галерею.

Сотни людей заполонили улицы: всем было куда спешить и чем заняться. Нацепив наушники и включив Эми Уайнхауз, я потопала по Чаринг-Кросс-роуд к станции метро. В подземке было жарко и душно. Самодовольная физиономия француженки с ее грубыми чертами преследовала меня. Это ее: «Правда?» Что за разговоры с незнакомым человеком? Да и вообще, это же просто чушь – если бы мне не нравилось оставаться наедине со своими мыслями, то как бы я тогда писала? У меня целые тетради стихов, рассказов и другой писанины, доказывающих, что оставаться наедине со своими мыслями и есть одно из моих желанных времяпрепровождений. Это даже больше, чем какое-то там времяпрепровождение, – писательство есть единственно известный мне способ самовыражения.

Поезд пришлось ждать долго – все движение было приостановлено из-за человека на путях. Такие случаи не редкость в лондонской подземке, и я всегда отмечала, что бюрократическая официальность подобных оповещений не соответствует уровню произошедшей трагедии.

Добравшись до своей станции, я вышла на улицу и попала под дождь. От шлепанья по мокрым тротуарам у меня промокла обувь, и штанины джинсов потемнели от влаги. Фиона в гостиной принимала пациента. Я успела заметить его руку, когда он, сидя в клиентском кресле в эркере, потянулся за бумажной салфеткой на кофейном столике.

В тот вечер мы столкнулись на кухне. Австралия выше всяких похвал. Ее дочь Дженни там очень счастлива. Они посещали виноградники в Тасмании – «лучше французских!» – а Рождество встречали на пляже. Я поведала ей о своем Рождестве, что наконец-то осилила «Большие надежды» и теперь корплю над «Анной Карениной». Сказала, что вернулась на работу и с детьми все идет хорошо, и, наконец, рассказала о Марле. Фиона прекратила нарезать чеснок.

– Могу я тебя обнять? – спросила она.

– Да все нормально, – замялась я, – я не… ну, мы не были так уж близки.

Фиона занялась готовкой ризотто со сливками, а мне наказала откупорить одну из привезенных ею бутылок вина, которое и впрямь оказалось восхитительным – настоящий фруктовый сад. И пока она кашеварила, я приютилась за столом, поджав под себя одну ногу, и оприходовала свой бокал.

– Может, тебе помочь? – спросила я, скорее для приличия, и взялась скручивать сигаретку.

– Нет, нет, спасибо! Смастери-ка мне тоже такую, курочка.

Я смастерила.

– Пойдем покурим на улице, – сказала Фиона.

Дождь прекратился, уступив место на удивление теплой ночи.

– Как сегодня прошло? – спросила я, занимая свое кресло в саду.

Фиона поморщилась, глубоко затянулась сигаретой и тут же закашлялась.

– Черт! – просипела она, потянувшись за своим бокалом вина.

– Ты как? – спросила я, подскакивая. – Принести тебе воды?

Она глотнула вина и махнула мне, чтобы я садилась, ее кашель перешел в смех.

– Уф! Так себе денек, – наконец ответила Фиона на мой вопрос. – Оба пациента после обеда попались туговатые.

– О боже, – вздохнула я. – А в чем проблема?

Фиона лишь улыбнулась. Я знала, что она не может отвечать на такие вопросы в целях защиты частной жизни своих пациентов.

Я оглядела сад, на вишне стали появляться первые признаки пробуждения жизни.

– Это те, кто действует на меня как кривое зеркало, хотя, конечно, и у них я тоже учусь. Вот, для примера, погляди на меня, – посмеиваясь, сказала Фиона и высоко подняла сигарету. – Я знаю, что это вредно, но все равно делаю это.

– Конечно.

– Ты сама должна знать, что это такое.

Я решила, что она в такой форме пытается донести до меня свою точку зрения, но когда подняла взгляд, то оказалось, что на меня смотрит психотерапевт, смотрит открыто, пристально, словно видит меня насквозь. Я невольно поежилась.

– А, ну да, конечно, – бессмысленно захихикала я. – Косяки, например. Бухло. Зависимость от телефона.

Фиона протянула руку и тронула китайский колокольчик, который отозвался своеобразной песней, лишенной мелодии. Я вдохнула полной грудью сладковатую микстуру из ароматов сада и вина в бокале.

– Мы все так поступаем, – заговорила Фиона. – Снова и снова суем руку в огонь, просто чтобы проверить, обжигает ли он еще. Возвращаемся к прежним отношениям, вновь и вновь…

– Ты думаешь, некоторым людям просто нравится боль? – спросила я ни с того ни с сего. – В смысле, в отношениях.

Брови Фионы на мгновение вздернулись.

– Ну, на сей предмет существуют разные теории, – собравшись с мыслями, начала Фиона. – Одни считают, что да, есть определенный тип пациентов, которые ищут боль, чтобы постоянно утверждаться в унаследованном чувстве низкой самооценки, мол, мы получаем то, что, по нашему мнению, заслуживаем. Другие полагают, что любой вид боли, будь то физическая или какая-то иная, – это такая же зависимость, как и другие признанные: потребность в боли – своеобразный щит от неприятных мыслей или чувств.

Я обратила внимание, что, слушая Фиону, ковыряла кутикулу большого пальца, и немедленно прекратила.

– Лично я, – продолжала Фиона, пожимая плечами, – склонна придерживаться другой точки зрения.

– Какой?

– Некоторые люди, – Фиона поднялась со своего места, – просто не могут ощущать себя цельными без привязки к другой личности.

– А это не есть любовь?

– Нет. Любовь – это не потребность в ком-то еще с целью обрести цельность и чувствовать, что ты как личность обладаешь индивидуальностью и значимостью. Любовь – это союз двух цельных натур