о чем я? Например, он в действительности придерживается очень жестких моральных ориентиров.

Дил не слушал меня. Склонившись над телефоном, он лихорадочно барабанил большими пальцами по экрану.

– Хочешь пойти на вечеринку? – спросил он.

– Что, прямо сейчас?

– Ага.

Я что-то нащупала в кармане.

– Вот, – протянула я Дилу шоколад, купленный для него. – У кого вечеринка?

– О, ура! Будем здоровы! – насмешливо выкрикнул Дил, разворачивая шоколадку. – У Сесили Симмонс.

– Да пошла она на хер.

Он поцеловал меня в лоб, крутанулся на каблуках и свинтил.

– Увидимся! – крикнул, заскакивая в автобус.

По дороге домой, в метро, я съела свою шоколадку за три сытных укуса. Расправив обертку, я извлекла из-под пленки маленькую полоску вощеной бумаги с запиской-предсказанием:

Быть глубоко любимым кем-то дает нам силы,

А глубокая любовь к кому-то придает нам мужество.

Лао-цзы

7

Фиона, знавшая язык Фрейда и Юнга, научила меня одному немецкому словечку. Как-то вечером, угощаясь тирамису, я жаловалась ей на свое состояние, которое определяла словом «бурление». Немцы же называют это Fruhjahrsmudigkeit, что можно перевести примерно как «весеннее уныние». И это самое близкое определение из всех, что я могла найти для описания моего состояния последних нескольких недель. Такое случалось каждый год – извечное напряжение. И это ощущалось не просто как уныние. Я испытывала какой-то зуд, одинокое беспокойство, которое нельзя было унять ни прогулками вдоль реки, ни бокалами вина. И этот переломный момент, ежегодную трансформацию, никак нельзя было миновать без перестройки всех моих молекул. Каждый год весна раздавала намного больше обещаний, чем могло исполнить лето, и получалось так, будто я оплакивала свое разочарование задолго до его наступления. Все, на что я была способна, – это лежать на кровати, уставившись в потолок, и безучастно наблюдать за вихрем чувств, будоражащих мое существо. Я пыталась писать, сливая излишки эмоций на поля чистого листа. Помогало курение, а может, я просто поэтизировала этот процесс, не знаю. Лучшим лекарством было пребывание с детьми, которое приобщало меня к чему-то цельному и доброму. Процедура обезболивания воспаленных чувств посредством образа Генри превратилась в неконтролируемый процесс, который поглощал не только мое время, но и огромное количество умственной энергии. После нашей с Генри первой ночи, случившейся еще прошлым летом, Дил посоветовал мне дистанцироваться от него. «Позволь ему самому приблизиться к тебе, – сказал он. – Мужики как звери, ненавидят, когда за ними охотятся». Джесс же сказала, что это просто чушь, а Дил, будучи женоненавистником, своими советами полностью извратил мое понимание противоположного пола. Я не могла не отметить очевидную иронию в том, что на защиту моральных качеств мужчин из всех нас выступила лесбиянка. В конечном итоге Генри не «приблизился» ко мне, и на этом все закончилось. Я поклялась больше никогда не следовать советам Дила, потому что все это было просто похоже на детский сад. Однако теперь, после потрясения, вызванного смертью его сестры, я не могла не дать Генри пространства.

– Что я должна была сказать? – удрученно вопрошала я Милу по телефону. – «Я знаю, что ты скорбишь, но можно я приеду перепихнуться?»

После выходных за городом мы виделись с Генри всего один раз. Было дождливое воскресенье, мы посмотрели фильм, потом занялись сексом, а потом у Генри случился нервный срыв. Я обняла его, укачивала, гладила по голове, а он рыдал у меня на груди. Рыдал и просил прощения снова и снова, пока я не шикнула на него. Я хотела ему сказать, что это я должна была извиняться перед ним за то, что не смогла облегчить его боль, что не сумела разобраться в хитросплетениях его внутренней жизни, раздиравших его в моменты молчания, к которым он последнее время все больше тяготел. Мне было совестно, что я, не имея родных братьев и сестер, не могла представить себе, каково это – потерять единственную сестру, и что после первоначального шока смерть Марлы в моем сознании всплывала лишь в контексте эгоистичных размышлений о ее влиянии на чувства Генри ко мне. Он обратился ко мне с единственной просьбой.

– Могу я попросить тебя об одном одолжении? – спросил он, утирая нос одеялом.

– Запросто, – живо откликнулась я. – Все что угодно.

– Ты же за детьми ухаживаешь?

– Ну и? – я была ошарашена тем, что он вдруг вспомнил о них. Наблюдая глубину его страдания, я едва ли могла предположить, что Генри вообще помнит о том, что я работаю няней.

– Мог бы я… Господи, наверное, это прозвучит странно… просто я хочу больше помогать с сыном Марлы, – он судорожно откашлялся, – с Беаром. И я подумал, ну, ты этим зарабатываешь. Так что я мог бы как-нибудь прийти. Посмотреть, помочь тебе. Извини, вот говорю и сам понимаю, что это действительно странно.

– Да без проблем! – согласилась я, не представляя, как можно было ему отказать.

В пятницу, перед тем как я собиралась поехать к родителям, Генри пошел со мной на работу. Конечно, с моей стороны это было не совсем профессионально, но что тут сделаешь? Генри попросился провести со мной время, давая мне возможность стать той единственной, кто сможет облегчить его сердечные муки, хоть и на полдня.

Клара сразу пошла на контакт. В глазах девочки его бледная кожа, изможденные черты лица, должно быть, рисовали образ вампира, соблазнительно опасного. Джем сдался после того, как спросил у Генри, нравятся ли ему драконы, на что Генри сказал, что знает одного, и стал изображать его, гоняясь за Джемом по игровой площадке, рыча и взмахивая руками.

Вдруг проявилась иная сторона Генри – более светлая, более теплая. И выглядело это так легко и просто, что я не могла не задаться вопросом – а где этот другой Генри прятался все остальное время? И тут я поняла, почему он так хотел общения с детьми. Он играл с ними так, словно сам был ребенком, а не взрослым, лезущим из кожи вон, чтобы соответствовать своему возрасту. Клара попыталась разыграть для Генри акробатическое представление, но, к несчастью, что-то пошло не так. И теперь она висела вниз головой на перекладине шведской стенки с совершенно безразличным выражением, будто решила передохнуть.

– Ничего себе, Клара, а ты молодец! – подбодрила ее я, сидя на скамейке рядом с их школьными рюкзаками.

– Что? – переспросила Клара, хотя я точно видела, что она услышала меня.

– У тебя здорово получается висеть вниз головой! – повторила я. – Ребята, смотрите, Клара висит вниз головой уже целую вечность!

Генри, возившийся с Джемом, развернул его, чтобы тот тоже смог видеть