Окидываю кухню невидящим взглядом и пытаюсь представить в деталях, что здесь происходило.

Жесть.

Это просто чудо, что Аня не пострадала. Психически больные в момент аффекта становятся в два раза сильнее, чем обычный человек их веса и пола. Фактически… соотношение такое же, как если бы вместо матери, был я.

Делаю ещё несколько глотков из бутылки и чувствую долгожданный лёгкий туман в голове.

Ещё несколько глотков обжигают пищевод.

Ставлю бутылку на столешницу.

Оставаясь внешне совершенно спокойным, иду в подсобку. Нахожу в инструментах лом и возвращаюсь с ним на кухню.

— Аааааа! — срывает меня.

Одним точным движением сбиваю со стены держатель ножей и ещё по инерции несколько секунд сношу все, что попадается мне под руку.

Несколько кружек, тарелки, чайник, тостер… пофигу…

Взгляд падает на сотейник, стоящий на плите. Открываю крышку. Еда…

Моя девочка приготовила ужин, и он снова у нас сорвался.

Ком застревает в горле.

Это же неправильно! Я должен попробовать.

Будто совершая принципиальный акт медитации, достаю чистую тарелку, накладываю себе, как оказывается, овощное рагу с мясом и сажусь с ним за стол.

Отправляю вилку в рот и жую. Вкусно… Очень.

От этого становится ещё больнее.

Я забираю бутылку вискаря шлифую съеденное, выпивая бутылку почти наполовину.

Забираю лом и поднимаюсь на второй этаж.

Здесь у меня есть одно очень важное дело…

Дохожу до конца коридора и открываю дверь. Делаю шаг за порог и чувствую, как меня накрывает злой истерикой.

Здесь везде запах матери. Она брызгалась своими любимым духами. Это я ей их подарил. В восьмом классе. Пол года работал грузчиком после школы.

Я оставил этот запах специально, как якорь, надеясь, что когда-нибудь матери станет легче, и она приедет жить в эту комнату.

Мозг отключается. Я плыву. Меня кидает и шатает в разные стороны.

Уходи! Слышишь?! Я не жду тебя больше!

Звон разбитого зеркала оглушает, но не останавливает. Я продолжаю крушить все, что попадается под лом.

Щепки летят в лицо…

— Лёша… — за моей спиной раздаётся тихое и испуганное. Оно, как выстрел.

Я — долбанный эгоист. Конечно, я ее разбудил.

Оборачиваюсь и смотрю на Анечку, которая босая стоит в дверях спальни и хлопает шокированными глазами.

— Я думала что-то случилось, — качает она головой, оглядывая меня.

— Ты пришла меня спасать? — ухмыляюсь, разжимая ладонь, в которой был зажат лом.

Он с тяжёлым звоном летит на пол.

— Я не знаю, — шепчет она. — Просто пришла… Здесь везде осколки.

Тихо стекаю на пол возле кровати и закрываю лицо.

Я пьяный и слабый. Вот такой.

— Иди к себе, — говорю ей резко. — Уходи!

Слышу тишину, а потом звук шагов… И то, как Аня садится рядом со мной на пол.

Горячие пальчики скользят по моему затылку и плечам. Нежно, успокаивающе…

— Расскажи мне, — просит Аня. — Что случилось? Почему она заболела?

Я резко открываю глаза и ловлю ее руки.

Она осторожно дотягивается пальчиками до моего лица и снова гладит. Щеки, скулы, губы.

«Я мог бы ее сегодня потерять!» — бьется в моей голове.

— Аня, — дергаю за запястья и прижимаю девочку к себе максимально крепко.

Впиваюсь в губы. Заваливаю на пол…

— Алексей… — охает она. — Постой…

— Не могу… — рычу в ответ.

Как обезумевший, зацеловываю ее лицо, шею, плечи… Это же мое! Все мое!

— Анечка… — дергаю вниз лямки топика, под тихие девичьи попискивания съедаю вкусную, аккуратную горячую… охренеть просто можно!

Аня впивается ноготками в мой затылок и вся напрягается, как струна.

— Тише, тише, — шепчу ей, возвращаясь к шейке и ушку. — Расслабься. Все будет хорошо. Просто не нежно. Ты такая красивая. Я так тебя хочу. Давай, поцелуй меня сама…

Мои губы в миллиметре от ее губ.

Тело рвётся поскорее присвоить женщину и удостовериться, что она реальна. Что ее у меня никто не заберёт.

Я даже не знаю от чего больше пьян. От этой близости или от алкоголя.

— Мне страшно, — хрипит Аня. — Пожалуйста… не надо…

Она прикрывает глаза, отдавая мне право решения.

Аня

«К черту! Сделай уже это! И я тебя возненавижу! Так у меня не будет никакого шанса иметь тех неправильных чувств, которые по-неволе зарождаются. Особенно сейчас. Когда ты такой взорваный, пронзительный и открытый!»

Я пьянею от вкуса его губ и языка у себя во рту. Это на столько вкусно, что когда Алексей смещает губы на мою шею, мне хочется пососать свой язык.

Я сумасшедшая!

Кругом хаос, осколки, в попу впивается железное ребро лома, и под повязкой зверски чешется рука, обработанная антибиотиком.

В какой-то момент мне кажется, что Баринов не остановится. Нас разделяет только тонкий перешеек моих шортиков и его штаны. Мне безумно стыдно, потому что стоит только Алексею меня потрогать в «правильном» месте, он поймёт, что я к нему неравнодушна.

Он медлит, а я боюсь открыть глаза.

— Мать твою! — стонет Баринов с мукой в голосе и… Я перестаю чувствовать тяжесть его тела на своём.

Открываю глаза и резко сажусь, немного отползая от Алексея в сторону.

— Правильно, — зло усмехается он. — Убегай и ненавидь меня. Вот видишь, какой я! — повышает голос. — Даже родная мать считает, что я и мое потомство должны сдохнуть. Потому что принесём в этот мир только разрушение. Я иногда думаю, — он переводит на меня глаза. — Может, это не она, а я сумасшедший?

— Зачем ты так говоришь? — шепчу потрясённого. — Ты — очень красивый, умный, умеешь быть нежным… — осекаюсь, прикусывая язык. Что я вообще говорю? — Пойдём спать…

Протягиваю руку и осторожно касаюсь его плеча.

— И пьяный. Убегай, — качает он головой. — Иди спать, Аня. Я тоже скоро лягу.

Я встаю с пола и ухожу из комнаты, постоянно оглядываясь.

Ощущение, что я что-то делаю неправильно не отпускает. Залезаю в постель и накрываюсь одеялом с головой.

Сон, конечно, не идёт. Я ворочаюсь, жмурю глаза и в какой-то момент просто понимаю, что переживаю за Баринова. На столько сильно, что забываю учитывать в этой ситуации себя, как пострадавшую строну.