Вильгельм расстрелял еще одну обойму, перезарядил оружие, осмотрелся.

– А ты чего улыбаешься?! – крикнул он лежавшему через ряд от него пленному. – Посчитал, что десятым не окажешься? Думаешь, седьмым лежишь, и уцелеешь? Так я сейчас правила поменяю. Начиная с тебя, каждому седьмому мозги вышибу.

Хлопнул выстрел. Пленный, уже поверивший в свое спасение, был застрелен. Теперь счет у коменданта пошел семерками, а у Фридриха по старинке – десятками. Высчитать что-либо наперед стало невозможно.

– …десять.

– …семь.

Отсчет мертвецов звучал совсем рядом. Фролов лежал, уткнувшись лицом в землю, и молчал. Прохоров оглянулся. Фридрих выстрелил в очередного пленного, подошел к ряду, где лежал Михаил, слева.

– Один, два, три… – начал Калау свой отсчет.

«Все, это конец», – мелькнула в голове у Прохорова мысль, и он инстинктивно втянул голову в плечи…

– Фридрих, – окликнул племянника комендант.

– Да, господин штурмбаннфюрер, – с готовностью отозвался лагерный медик и опустил пистолет.

– Глотнуть не хочешь? – Он приподнял бутылку с остатками коньяка.

– Не откажусь.

Гросс бросил бутылку. Фридрих попытался ее поймать, но не успел. Стекло брызнуло осколками. Калау чертыхнулся, махнул рукой и продолжил отсчет. Прохоров не сразу сообразил, что племянник коменданта повторно назвал уже произнесенную им цифру «три».

– …семь, восемь, девять… – звучало за спиной.

– Прощай, товарищ, – прошептал Прохорову лежавший от него справа пленный, в глазах говорившего было не только сожаление по поводу того, что Прохоров сейчас распрощается с жизнью, но и облегчение, что смерть обходит его самого стороной.

– …десять.

Михаил сжал зубы, ожидая выстрела в затылок. И он последовал. Голова соседа справа словно взорвалась. Прохоров почувствовал на своей щеке что-то липкое и теплое. Элементарная ошибка в счете, сделанная подвыпившим лагерным медиком, спасла жизнь одному пленному и забрала ее у другого.

Фридрих отдалялся, даже не заметив своей ошибки.

– …три, четыре, пять…

* * *

День проходил за днем. Работа в мастерской по ремонту и изготовлению скорняжных инструментов наладилась. Немцы из охраны нередко обращались к пленным, делали небольшие заказы. Кому-то просто штык наточить, кому-то нужно было сделать перочинный ножик или зажигалку. Особой популярностью пользовались деревянные, обтянутые тисненой с инициалами владельца кожей портсигары, которые научился резать Прохоров.

За сделанную работу с пленными рассчитывались кто продуктами, кто табаком, спичками. Так что жизнь по лагерным меркам наступила сытая и богатая. Фролов с Прохоровым тайком даже стали делать запасы продуктов для побега – сушили сухари. Появилось даже по-настоящему свободное время. Михаил сделал пару ножей – для себя и для Фролова. Он решил теперь всегда иметь при себе оружие. Не для того, чтобы убить кого-то. В случае провала Прохоров решил сам лишить себя жизни, чтобы не выдать Илью под пытками. Носить нож при себе было опасно, но Михаил и тут отыскал выход. Он соорудил в голенище сапога тайник, подшив его вторым слоем кожи, туда нож входил целиком.

Но продолжить копать лаз дальше никак не получалось. Невозможно было забраться в мастерскую ночью. Некоторые пленные спали очень чутко. Даже просто поднимешься посреди ночи и тут же слышишь, как кто-то перестал храпеть, заворочался. Не станешь же в такой ситуации ковыряться в замке двери, ведущей в мастерскую, – это верная смерть. Стукач в бараке обязательно найдется. «Закон жанра», – как любил говорить Фролов. Положение стало казаться Прохорову безвыходным, а вот осторожный Фролов убеждал его потерпеть. Мол, судьба раньше или позже подбросит спасительный шанс, нужно только терпеливо дождаться его и грамотно им воспользоваться.

– Ну, какой такой шанс? Как ты его себе представляешь? – возмущался Прохоров.

– Копал же как-то Зубков, даже когда один изо всех в живых оставался.

– Копал, – вынужден был признать очевидное Михаил. – Но как это делал?

– Секрет с собой унес. Он уже его нам не расскажет. И спросить не у кого. Думать самим надо, думать.

И вот этот шанс появился с той стороны, откуда его никак не ожидали готовившиеся к побегу. Солнечным майским днем в мастерскую в сопровождении племянника и охраны наведался сам комендант, в руках он держал большую картонную папку. Старший в бараке Кузьмин тут же построил пленных и приготовился доложить, но Вильгельм Гросс небрежно махнул рукой. Мол, лишнее. Он глянул на засыпанный стружками верстак Прохорова. Михаил тут же смахнул стружки, протер столешницу ветошью.

Штурмбаннфюрер торжественно положил папку, но раскрывать ее не спешил, она явно хранила в себе нечто важное. Вел комендант себя не агрессивно, даже мило улыбался, словно наведался не к своим пленникам, которых собственноручно расстреливал пачками, а пришел к свободным мастерам, чтобы сделать денежный заказ.

– Я собираюсь сделать подарок одному своему старинному другу, – сказал Гросс. – И подарок необычный, такой, чтобы ни у кого больше такого не было.

Прохоров было подумал, что штурмбаннфюрер пришел за советом в надежде, что кто-нибудь из пленных подскажет, что сможет стать таким подарком. Михаил уже готов был предложить изготовить письменный прибор из дерева или именной портсигар. Но оказалось, что комендант заранее решил, что именно подарит старинному другу.

– Настольная лампа для кабинета, – Гросс мечтательно закатил глаза, придвинул к себе картонку, взял разметочный карандаш и стал рисовать. – Ножку, подставку нужно вырезать на станке из дерева, отполировать воском. Материалы тому, кто возьмется за работу, предоставят. – Рука штурмбаннфюрера выводила два абажура на развилке электрической лампы. – Вот их надо обтянуть тонкой кожей. Ее специально выделали по моему заказу. Работа срочная, следует управиться за неделю. Есть желающие взяться за мой заказ? – с наигранной улыбкой поинтересовался комендант лагеря.

Гросс, не дожидаясь ответа, раскрыл большую картонную папку. Там, переложенные папиросной бумагой, находились два листа тонкой выделанной кожи с синеватыми рисунками. На одном виднелись портреты Ленина со Сталиным, на другом – русалка с рыбьим хвостом и огромными сиськами. Никто сразу и не понял, что принес с собой комендант. Гросс тем временем прояснил ситуацию.

– Это человеческая кожа с татуировками. Идеальный материал для абажуров настольной лампы. Один лист сняли с груди советского уголовника, второй со спины британского моряка. Если испортите хоть один из них, с такого мастера кожу живьем снимут. Стащат как чулок. На время работы будет выдаваться обед из столовой для охраны лагеря и папиросы. Мне не нужна халтура. Надо сделать хорошо. Есть желающие взяться за работу? – Он обвел взглядом пленных.

Люди молчали, добровольцев не находилось, хотя было понятно, что кому-то из них все равно придется делать лампу с абажурами из человеческой кожи. Отказывать коменданту – себе дороже.