Фролов старательно перевел сказанное. Штурмбаннфюрер брезгливо поморщился, такой способ лечения казался ему предельно варварским, но, тем не менее, он помог, и произошло это у самого коменданта на глазах. Чудеса, да и только.

– Работать, – только и сказал он.

Пленные разошлись по рабочим местам.

Работая в мастерской, Прохоров, Фролов с Кузьминым то и дело бросали взгляды в окна. На плацу под бравурные марши, гремевшие из раструбов динамиков, маршировали растаптывальщики сапог, из последних сил чеканили шаг. Ноги у многих были стоптаны в кровь, гноились. Чтобы не испачкать обувь изнутри, не пропитать ее потом, пленные обворачивали ступни старыми газетами. От усердной маршировки в любой момент подкоп мог вновь обвалиться.

– Айн, цвай, драй… айн, цвай, драй, – перекрывая музыку, надрывался охранник, командовавший пленными на плацу.

Готовившие побег весь день изнывали от нетерпения. Хотелось вновь заняться подкопом. Конечно же, их мучила мысль, что за побег, даже за его неудачную попытку, в лагере казнят по десять человек за каждого беглеца. Но человек в любой ситуации находит себе оправдание. И вот наступила ночь.

Фролов с Прохоровым успели разгрузить пожарный ящик от песка, пересыпали его в мешки, замаскировали брезентом у самой стены. Вот тогда и появился осторожный Кузьмин.

– Все спят, – тихо сказал он, снимая пальцами со свечного фитиля нагар.

– Сегодня я спущусь копать, – сказал Михаил. – Аверьянович пусть выработанный грунт оттаскивает. А ты, Илья, займись заказом коменданта, зачищай, полируй то, что я выточил, – он положил на верстак кусок воска.

Фролов взял его в руки, принюхался. Пронзительно пахло медом. Он даже не удержался, откусил кусочек, стал жевать.

– Мед в сотах надо есть, а не выгонять его. Тогда вкус совершенно другой, – мечтательно проговорил он.

Прохоров криво улыбнулся.

– Какой, к черту, мед? – хмыкнул он. – Не скоро мы его вкус снова почувствуем.

– А не скажи, – приободрился Фролов. – На воле чего только не случается. Везет нам последнее время.

Илья подвинул ящик на место, ногой заровнял следы на земляном полу и сел за верстак, взял в руки ветошь, стал протирать ею уже зачищенные деревянные детали.

«Чертова лампа. Чтоб ты ею подавился, и твой дружок тоже. Чтоб с вас обоих потом черти в аду кожу драли». Несмотря на такие искренние пожелания, Илья работал старательно, время от времени останавливался, прислушивался, но никаких звуков из подземного лаза не доносилось.

Тем временем Прохоров с Кузьминым расчищали грунт, намытый в подкоп ливнем. Его было немало. Извилистое отверстие уходило вверх, под ним высилась куча грязной земли.

– Осторожней, сильно не выпачкайся, – наставлял Михаила Аверьянович. – Потом не отчистишься.

– Какое тут аккуратно, – возмущался Прохоров, пытаясь укрепить промоину дощечками, песок, который он утрамбовывал, набрасывая его снизу вверх в уходящее к поверхности земли отверстие, не хотел держаться, осыпался.

– Так ты вообще обвалишь, – предостерег Кузьмин. – Ладно, черт не выдаст, свинья не съест, ползем дальше.

Тускло мерцали свечки, мужчины продвигались на четвереньках, пока не уперлись в тупик. Жестяной лист врезался в грунт. Песок отваливался пластами. Кузьмин складывал его в мешок.

– Что тут такое? – Прохоров смотрел на землю.

Грунт явственно стал другим, темным, как верхний слой почвы, в нем теперь попадались сгнившие обломки сучьев, обломки кирпича.

– Мы, случаем, не к поверхности подобрались? – опасливо предположил Кузьмин.

– Не похоже. Видал, как высоко промоина вверх уходила? А это же рядом, на самом краю плаца. Наверху таких перепадов высоты не наблюдается.

Михаил вновь заработал жестянкой, вскоре она скрежетнула по чему-то твердому, вроде камня. Небольшие валуны попадались и раньше. С ними поступали так: вырывали в стене хода углубление и заталкивали камень в него. Выносили в мастерскую только грунт. Именно так и хотел поступить Прохоров. Но оказалось, что наткнулись на кирпичную кладку, хотя твердо знали, что никаких зданий на пути лаза нет.

– Что за дрянь? – Михаил копал вниз, в стороны, вверх, но повсюду шла кирпичная кладка. – Старый фундамент? – предположил он.

Кирпич был ломкий, потерявший прочность от влаги, кладочный раствор вообще легко расковыривался пальцем. При этом кладка источала тошнотворный запах, из нее каплями сочилась влага. Кузьмин принялся простукивать кирпичи, звук был глухим, стена упруго покачивалась.

– На фундамент не похоже. Вроде в один кирпич кладку вели, – поставил он «диагноз» препятствию.

Прохоров вооружился заготовкой для ножа, расковырял раствор, подналег. Из кладки вывалилось сразу несколько кирпичей. В лицо дохнуло невыносимым смрадом, от которого внутренности выворачивало наизнанку. Другие кирпичи шатнулись, разошлись сами собой. На Михаила стала наползать смердящая жижа. Он не выдержал, спазм сжал его желудок, весь усиленный паек, полученный им с кухни для охраны, выплеснулся горлом наружу.

Неверный свет свечи вырвал из темноты вывалившуюся из жижи немного разложившуюся человеческую руку – женскую – с тонкими пальцами, даже следы лака на отслоившихся ногтях сохранилась. Жижа все ползла и ползла, заливая подкоп.

Михаил, наконец, вышел из накатившего на него ступора. Стал пригоршнями набрасывать на ползущее к нему месиво песок. Через несколько минут отчаянной борьбы ему удалось остановить движение. Где-то за спиной надрывно кашлял, задыхаясь в зловонии, Кузьмин. Прохоров дышал ртом, понимая, что если еще раз втянет носом «отравленный» воздух, то его снова вывернет наизнанку. Он набросал еще немного песка, укрепил его тарными дощечками и упал обессиленный.

– Ты живой? – наконец-то прокашлялся Кузьмин.

– Похоже, что живой, – отозвался Прохоров.

– Тогда ползем. Только осторожней, я тут все облевал.

– Я тоже.

Кашляя, давясь зловонием, пленные поползли к выходу. Встревоженный Фролов уже сдвинул ящик в сторону, помог выбраться. Прохоров торопливо закрыл лаз фанерным листом и только тогда нашел в себе силы рассказать Илье о том, что случилось внизу.

– Так что там? – недоумевал Фролов.

– А откуда в нем женский труп?

Вопрос загнал в тупик, да и на памяти Прохорова никакого сортира в этом месте не стояло. Все время, когда он сидел в офлаге, там был плац. Расстрелянных там не закапывали. Для утилизации трупов использовали крематории. К тому же откуда взяться в офлаге женщине?

Кузьмин, наконец, прочистил горло водой, потер лоб, затем хриплым голосом произнес.

– Теперь понял. Этой осенью нас в город на работы с группой пленных выводили. Мостовую, разбитую тяжелой техникой, перекладывать. Руководил нами старый поляк-каменщик, он еще в империалистическую в русской армии служил. Так он говорил, что до войны здесь казармы Войска Польского стояли. А как немцы пришли, то всех ченстоховских евреев в них согнали, и стариков, и женщин, и детей. Потом их тут и расстреляли. Тел не вывозили. Выходит, даже яму копать не стали, в солдатский сортир побросали и землей засыпали. Вот какие дела.