...Сегюру во всех подробностях и оттенках вспомнился этот разговор. Будто и не промчались долгие двенадцать месяцев, заполненные визитами, раутами[35], беседами. Он стоял у окна богато расцвеченного лепными украшениями зала Зимнего дворца и смотрел, как проплывают мимо по Неве плоскодонные барки с грузом, как бурунят воду шестивесельные шлюпки. Он тоже прибыл на аудиенцию к Потемкину по воде.

Как ни странно, сам князь оказал ему такую любезность. Передал через управителя канцелярии Попова предложение воспользоваться в кратком путешествии во дворец его собственной лодкой, которая стояла неподалеку на Неве. Сегюр охотно согласился. Ему даже интересно было именно таким образом прибыть к президенту Военной коллегии. В сопровождении Попова он спустился к реке, и два молодых гребца помогли ему войти в остроносую, чем-то похожую на венецианскую гондолу, лодку.

Сильные матросы, напрягая мышцы, бугрившиеся под грубыми полотняными сорочками, одолевали могучее течение, и Сегюр, держась рукой за отделанный красной медью планшир, ощутил, как вздрагивает под мощным напором реки обтекаемый корпус лодки. Справа между деревьями Летнего сада граф успел заметить двухэтажный дворец покойного уже императора, который заложил этот удивительный город и вынудил их, европейцев, считаться с Россией, искать с нею деловых отношений и забывать об односторонних торговых выгодах.

И все-таки торговля с этой огромной державой была для Франции не только желанной, но и необходимой. Сегюр давно убедился в этом, иначе зачем бы он обивал сейчас пороги в Санкт-Петербурге.

Когда подошли к дворцу, Попов, отослав лодку, повел Луи-Филиппа через анфиладу комнат в знакомый уже приемный зал и, вежливо поклонившись, попросил подождать. Сегюр не знал, как долго продержит его князь под дверями, и потому, стоя у окна, собирался с мыслями. Взвешивал каждое слово, которое скажет Потемкину, подыскивал убедительные аргументы. Стремился вести честную игру, без интриг и обмана, что так любили некоторые его предшественники. Луи-Филипп не хотел бы оказаться в их положении, разделить их печальный финал. Еще до отъезда в Санкт-Петербург имел возможность ознакомиться с секретным посольским архивом. И что же он узнал! Шевалье Вилькруасан, доверенное лицо короля при дворе императрицы Елизаветы, за шпионство был заточен в Шлиссельбургскую крепость. Другой посол Франции — маркиз Шетарди, который коварными действиями пытался столкнуть Росёию с Австрией, — был объявлен персоной нон грата и с позором выдворен прочь.

«Плохо знали они Россию, — думал граф, не отрывая взгляда от Невы, серебристо поблескивавшей под скупыми лучами осеннего солнца. — Не хотели видеть в ней достойного партнера, жили давними выдумками и химерами. И поплатились». Нет, он не пойдет по их пути. В свои тридцать три года он кое-чему научился. Да и время в Петербурге не потерял зря. Сумел добиться благосклонности многих сановных особ. Чувствовал, как постепенно рассеивается холодок недоверия, спокойнее ведутся переговоры.

Немалые надежды возлагал он в душе на тайного советника Безбородко. И не только из-за его особого положения при дворе, приближенности к императрице. Сегюр знал, во всяком случае догадывался, что большинство указов и повелений Екатерины, касающихся внешних дел, выходят из-под пера этого вельможного малоросса. Александр Андреевич производил приятное впечатление как умный и тонкий политик. Держался непринужденно, умел привлечь собеседника, каким-то образом угадывая его желания. Будто читал потаенные мысли. Это льстило графу и... беспокоило. Сегюр побаивался, как бы проницательный гофмейстер не разгадал раньше времени его заинтересованность в делах Порты, которая в самом деле держала империю в постоянном напряжении на южных границах. «Иначе, — размышлял он, — прощай торговый договор. А с чем тогда возвращаться в Париж?»

Нет, он, граф д’Ареццо, не привык останавливаться на полпути. Купеческие суда Франции будут заходить в новые порты России на Черном море. Пора уже оттеснить обнаглевшую Англию с торговых рынков. В последнем письме министру Вержену он прямо написал (Сегюр почти дословно помнил эти строчки): «Мы находимся в том выгодном положении, когда можем открыть места сбыта французских товаров для южных областей империи, но упускаем свои возможности, имея в России лишь один торговый дом Рембера. Пользуясь нашей беспечностью, Англия продает русским свои товары в кредит на восемнадцать месяцев, а пеньку, мачтовый лес, сало, мягкую рухлядь (меха. — А. Г.) покупает у них за чистые деньги».

Он спрашивал у Вержена, не согласится ли король для ускорения переговоров в Петербурге принять правила вооруженного нейтралитета, освободить русские суда в Марселе от двадцатипроцентного сбора, а также закупать больше солонины и украинского табака, в крепости которого может лично поручиться. В Версале не торопились с ответом, и Сегюра раздражала вялость и равнодушие королевских министров.

Задумавшись, не услышал, как открылись резные, инкрустированные перламутровыми пластинками двери и в зал энергично вошел сам хозяин.

— О-о-о, Сегюр-эфенди! — пророкотал за спиной его раскатистый бас. — Извините великодушно, граф, что вынудил вас ждать. Государственные хлопоты.

— Понимаю, князь, — сказал Луи-Филипп с серьезным видом, обернувшись на голос Потемкина, — на вас же вся империя... — Это была отплата за колкое «эфенди». — А что постоял малость наедине — не беда. Один наш философ писал: хочешь быть послом — наберись терпения.

Оба рассмеялись. Сегюр сразу же заметил перемены, происшедшие и во внешности, и в настроении Потемкина. От прежней медлительности, расхристанности, желчности не осталось и следа. Князь был одет в шитый золотом, увешанный орденами с жемчугами фельдмаршальский мундир. Белесый, под седину, с толстыми аккуратными буклями парик дополнял сановитость вельможи, о богатстве и расточительстве которого ходили легенды в Петербурге.

— Прошу вас, граф, — обнял Потемкин за плечи Сегюра, вводя в кабинет. Его массивное, перевязанное наискось широкой лентой лицо светилось приветливостью хозяина, который дождался наконец желанного гостя. — Еду в Новороссию, — кивнул на Попова и двух офицеров в мундирах кавалергардского полка, сворачивавших разостланные на бюро, диване, стульях карты и схемы, собиравших разбросанные всюду, будто только что по кабинету пронесся вихрь, разные бумаги.

— Вижу, готовитесь серьезно, — сказал Луи-Филипп.

— Это что, мелочи, — небрежно махнул рукой Потемкин. — В наместничестве и впрямь будет много работы. — Он склонился над Сегюром и, выдержав паузу, сказал неторопливо: — Ее величество императрица... изъявила свою волю... осуществить путешествие с великим двором... в южный край.

Луи-Филипп уже слышал от австрийского посла графа Кобенцля о намерении Екатерины посетить новые города на Черном море и бывшую вотчину последнего крымского хана Шагин-Гирея, которого после возвращения из Петербурга в Стамбул встретили с большими почестями, а потом тайно вывезли на Родос и там задушили. Кобенцль обмолвился, будто царица