отправляется в путешествие, чтобы короновать в Херсоне своего внука Константина, кормилицей которого была гречанка. Хотя Сегюр и не доверял слухам, все же немедленно отослал срочную депешу на имя короля, в которой высказал предположение, что такой шаг императрицы может вызвать нежелательное движение на Балканах, стремление греков, болгар сбросить турецкое иго, в результате чего огромная Османская империя начнет разрушаться в междоусобных войнах. Граф считал, что этого допустить нельзя. Однако слова Потемкина внешне воспринял как приятную новость.

— Ее величество уже определила время поездки? — спросил у князя.

— Государыня может принять решение в любой момент, — уклончиво ответил Потемкин и, увидев американский орден на груди Сегюра, взял его в руку. — Чудесная штука, какая тонкая работа! — причмокнул. — Признаюсь вам, граф, питаю слабость к орденам. Когда первый получил после бомбардирования Силистрии в турецкую кампанию... Кому я говорю! — театрально хлопнул себя ладонью по лбу. — Турки ведь ваши подопечные. Извините, Сегюр-эфенди.

— Почему же, князь, вы выполняли свой долг перед империей, — невозмутимо ответил Луи-Филипп. — А я выполняю свой — открываю путь французским товарам в ваши южные гавани.

— Браво, граф! — воскликнул Потемкин, восторженно взглянув на своего гостя. Затем подошел к круглому столику, заставленному гранеными квартами, наполнил большой серебряный кубок и одним духом выпил до дна. — Хотите квасу? — предложил Сегюру. — Роскошный напиток. Люблю сильнее бургундского.

— Неудивительно, — с едва заметной улыбкой ответил граф. — Ваша пошлина на французские вина довольно высокая.

— А на уральское железо? На лес? На меха наши? — отпарировал Потемкин. — Не уступаете ни одного экю. Как же при таких условиях вести торговлю?

— Совместное соглашение, ваша светлость, помогло бы устранить множество преград. Согласитесь, взаимный обмен товарами выгоден как для Франции, так и для России. Сегодня, когда стало возможным безопасное плавание по Черному морю...

— Вы так считаете? — сухо спросил князь.

— Я знаю условия вашего мирного договора с Портой.

— Ага, условия! — загремел Потемкин. — Да султан спит и во сне видит, что Черное море снова стало внутренним морем Османской империи. Знаете, граф, что сказал великий визирь[36] нашему послу Репнину еще в семьдесят пятом? Если Крым будет независимым, а Керчь и Еникале останутся под властью русских, то он, видите ли, не поручится, что Кючук-Кайнарджийский мир будет длительным. Как вам нравится такое заявление, милый посол?

— Но ведь с тех пор, Григорий Александрович, — Сегюр впервые назвал хозяина так непривычно для француза, — прошло одиннадцать лет, а русские торговые суда, по-моему, до сих пор свободно плавают по морю.

— Свободно. Пока ваши фортификаторы не укрепили очаковские бастионы, а английские шкиперы не передали последние фрегаты капудан-паше Гасану, — язвительно заметил Потемкин.

— Разве Турция лишена права иметь военный флот? — Сегюр пытался обойти деликатную тему. — Ее морские границы...

— В трехстах милях от Кинбурна. А турецкие шебеки[37] шныряют даже в Тендровском заливе, напротив крепости, будто в Золотом Роге. И это еще не все, — распалялся князь. — Мы знаем, что Гасан-паша собирается вывести все свои корабли в Черное море. Никак не успокоится египетский дервиш. Мало ему чесменского позора! — Стукнул кулаком по столешнице так, что подпрыгнули со звоном тяжелые бокалы, глухо звякнули кварты.

Луи-Филиппу вспомнились шутливые правила для посетителей дворцового Эрмитажа, с которыми он познакомился на последнем рауте у императрицы. В специальном параграфе, адресованном светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину, сказано: «Просят быть веселым, но ничего не ломать, не крушить, не уничтожать и не кусаться».

Но гнев хозяина улегся, как только затих мелодичный звон потревоженных кубков. Он снова обнял Сегюра за плечи и с беззаботным видом подвел к походному шахматному столику, на котором уже были расставлены черные и белые фигуры.

— Сыграем?

— Avec plaisir[38], — ответил Луи-Филипп. — В последний раз играл еще в Париже.

— В таком случае ваш ход, господин посол, — пригласил князь широким жестом.

В кабинет бесшумно, как тень, проскользнул врач Потемкина Массо. Низенький, остроносый, в черном длиннополом сюртуке, мешковато висевшем на его костлявых плечах, он внешне походил на дятла, который случайно залетел в это роскошное помещение и не знает, как выбраться из него. Остановившись у двери, Массо рыскал маленькими колючими глазами по всем углам, будто искал там какую-нибудь щелочку, чтобы выпорхнуть на волю. Но, наверное, не нашел, потому что с растерянным видом оглянулся на дверь, а потом, втянув голову в плечи, заметался по кабинету, заглядывая то под диван, то за портьеры, то в камин сквозь чугунную решетку.

— Что ищешь? — не поднимая головы, спросил Потемкин.

— Тебя, князь. Голос слышу, а самого не вижу. Золото блестит, глаза слепит.

— Так иди прочь.

— Пойду, вот только ход подскажу, потому что сам не сообразишь. — Массо пробежал глазами по шахматной доске. — Коня бери, разиня, пригодится в дороге.

— Сгинь, шут! — незлобиво крикнул Потемкин.

— Юпитер, ты сердишься? — хрипло засмеялся врач.

Сегюр давно уже был наслышан о чудачествах Массо. Не имея больших хлопот со своим вельможным пациентом, который редко жаловался на здоровье, он постепенно овладел ролью скомороха и до слез тешил князя меткими остротами, шутками, каламбурами. Потемкин и сам в молодости был мастаком скоморошничать, подражая голосам других. Поговаривали даже, что именно благодаря этому удивительному дару безвестный подпоручик неожиданно выбился в камергеры и вступил в интимные отношения с императрицей. Потому и потакал врачу, снисходительно относился к его проделкам, позволяя определенные вольности. А острый на язык, проницательный Массо не только смешил. Нередко потешался и над самим князем, подзуживал его, высмеивал. И тот вынужден был терпеть, не обижаться. Хотя врачу тоже доставалось от князя.

Потемкин играл с какой-то удивительной небрежностью. Отвлекал Сегюра посторонними разговорами, томился от скуки, зевал, двигая фигуру, задевал обшлагом рукава другие, и они со стуком падали на пол. Массо, ползая на коленях, собирал их, расставлял на свои места. Но через минуту-другую снова наклонялся, отпуская разные колкости по адресу неуклюжего рукава фельдмаршальского мундира.

Луи-Филипп, казалось, еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным за шахматной доской. Он ничего не мог понять, потому что, хотя и тщательно обдумывал каждый ход, высчитывал возможные атаки партнера, позиция его фигур отнюдь не была утешительной. На левом фланге возникла весьма угрожающая ситуация. И чтобы избежать преждевременного поражения, Сегюр вынужден был все-таки