и силы воли, чтобы не вернуться в тихое лоно канонизированного художества, не начать «творить», как художники «чистовики», или стряпать орнаменты для чашек и платков, или малевать картинки для уютных столовых и спален.

Родченко с пути не собьется. Ему плевать на художников и обывателей, а хозяйственников он прошибет и докажет им, что только производственно-конструктивный подход к вещи дает высшую квалификацию производству.

Конечно, это будет не скоро. Это будет тогда, когда на первый план выдвинется вопрос о «качестве»; а теперь, когда все сосредоточено на «количестве», о какой квалификации может быть речь!

Родченко терпелив. Он подождет, – пока он делает, что может: – революционизирует вкус, расчищает почву для будущей не эстетической, а целесообразной матерьяльной культуры.

Родченко прав. Всякому зрячему видно, что нет другого пути художеству, как в производство.

Пусть посмеиваются господа «чистовики», всучивая эстетствующим мещанам свои размалеванные холсты.

Пусть радуются «прикладнички» сбывая фабрикам и заводам «стильные орнаменты».

Пусть отплевывается обыватель от железной конструктивности Родченковских построений.

Есть потребитель, которому не нужны ни картинки, ни орнаменты, который не боится железа и стали.

Этот потребитель – пролетариат. С его победой победит и конструктивизм.

О. Брик. Не попутчица

I.

В 12 часов ночи мимо столика прошла женщина.

Сандаров въелся в нее глазами. Стрепетов привстал, раскланялся.

«Кто это?»

«Велярская, Нина Георгиевна с мужем. Крупнейший делец».

Сандаров не отрываясь смотрел на Велярскую.

«Она тебе нравится?»

«Очень».

«Я полагал, что вы коммунисты обязаны питать отвращение к прелестям буржуазной дамы».

«Обязаны».

«Какой же ты в таком случае коммунист?»

«Плохой, должно быть».

Велярские сели поблизости. Стрепетов встал – подошел.

«С кем это вы?»

«Так. – Коммунистик один».

«Плюньте, – садитесь к нам».

«Нет, неудобно. Может пригодиться».

Велярский засмеялся.

«Тогда тащите его сюда».

Жена замахала ручками.

«Нет, нет. Пожалуйста, избавьте. Обделывайте свои делишки без меня».

Стрепетов стал прощаться.

«Заходите Стрепетов. – Мы все там же. Телефон только новый: 33–07.»

«Непременно. До скорого».

Сандаров встал.

«Ты что? домой?»

«Да».

«Посидим еще».

«Нет, пора.»

Вышли.

«Тебе, я вижу, Велярская здорово понравилась».

«А что?»

«Ты как-то притих».

Сандаров молчал.

«Хочешь, я тебя с ней познакомлю?»

«Нет, не хочу».

«Почему?»

«Есть причины».

«Как знаешь».

Стрепетов пошел к Тверской, – Сандаров к Мясницкой.

У фонаря Сандаров вынул записную книжку и вписал Нина Георгиевна Велярская, т. 33–07.

II.

Соня Бауэр, секретарь Главстроя отшила двадцатого посетителя.

«Заведующий занят. Принять не может».

Фраза злила ее: заведующий, тов. Сандаров, не был ничем занят: сидел у себя за столом и курил.

Подошел тов. Тарк.

«Ну что? все еще занят?»

«Вам я обязана сказать. Он ничем не занят, но не велел никого пускать».

«В чем же дело?»

«Не знаю. Это продолжается целую неделю, изо дня в день».

«А дела?»

«Стоят».

«Чем вы это объясняете?»

Соня молчала.

«Вы как жена могли бы знать?»

«Я не жена, тов. Тарк. У коммунистов нет жен. Есть сожительницы».

«Ну, как сожительница».

«Мы живем в разных домах. Я не могу следить за ним. И не считаю нужным».

«Напрасно. Мы партийные товарищи заинтересованы, чтобы он не свихнулся».

«А вы думаете, что он свихнулся?»

«Не думаю, но считаю возможным. Сейчас опасное время».

Соня пожала плечами. Тарк встал.

«Я вам советую повлиять на него. У него много недоброжелателей. Они будут рады, если с ним что-нибудь приключится. Если вам понадобится мой совет, – к вашим услугам. Это товарищеский долг».

Вышел.

Соня знала, что у Сандарова много врагов, в том числе и тов. Тарк.

III.

Сандаров появился на пороге кабинета.

«Соня! Если надо что нибудь подписывать, давай сейчас, а то я ухожу».

Соня захватила папку с бумагами и вошла в кабинет.

«Ты чего злишься? – Недовольна моим поведением?».

«А ты доволен?»

«Очень».

«Тогда все в порядке».

Сандаров подписал десяток бумаг.

«К тебе приходил Тарк».

«Ну его к чорту».

«По важному делу».

«По партийному?»

«Да».

Сандаров продолжал подписывать.

«Что это такое?»

«Ходатайство конторы „Производитель“ об отстрочке сдачи на два месяца».

«Отказать».

Соня собрала бумаги.

«Сегодня партийное собрание. Ты будешь?»

«А что сегодня?»

«Доклад комиссии об организации яслей».

«Может быть приду».

«Твое присутствие очень желательно».

«Мне надоели партийные собрания».

«У тебя странный тон появился. Можно подумать, что ты работаешь в партии для собственного удовольствия».

«Чего ты злишься? – Я кажется никогда особых симпатий к партийным товарищам не чувствовал».

Сандаров взял портфель и вышел.

Соня оглядела стол. Справа лежал блок-нот. Верхний листок был вкривь и вкось исписан. Соня внимательно просмотрела его, оторвала и спрятала в карман. На листке разнообразными почерками было написано одно только слово: Велярская.

IV.

Велярский встретился с компаньоном в кафе «Арман».

«Ну что?»

«Плохо».

«А именно?».

«Отказали».

«Как же быть?»

«Не знаю».

«Надо придумать».

Компаньон пожал плечами.

«Я ничего не могу сделать. У меня там никого нет».

Подошел Стрепетов.

«Скажите, Стрепетов; нет ли у вас кого-нибудь в Главстрое?»

«Очень даже есть».

«Кто?»

«Член коллегии, Сандаров».

«Ах вот как! – Слушайте, есть дело. Можете заработать».

«К вашим услугам».

Компаньон зашептал Стрепетову на ухо.

«Понимаю. – Но можно сделать лучше».

«А именно?»

«Зачем отсрочка, когда можно получить деньги».

«Какие деньги?»

«За работу».

«Да работа не сдана, и не будет сдана в срок».

«Понимаю, – но деньги все равно получить можно».

«Каким образом?»

«Подавайте счета и получите деньги».

«Ерунда».

«Я вам говорю. – А работу сдадите когда-нибудь».

Велярский расхохотался.

«Не глупо придумано».

«Одним словом, – давайте счета, я все сделаю».

«Приходите завтра в контору».

«Ладно».

Когда Стрепетов отошел, Велярский подмигнул своему компаньону.

«Не мешало бы загодя запастись знакомствами в Ч. К. как ты думаешь»?

«Ни черта! Выкрутимся».

V.

Сандаров был дома. Лежал на диване, – дремал.

Соня вошла; села за стол и молчала.

«Если ты хочешь говорить на тему о моей испорченности, то говори. Я – этого разговора начинать не буду».

«Меня твоя испорченность мало трогает. Тем более, что сам ты от себя в восторге. Мне хотелось бы только выяснить наши с тобой отношения».

«Какие отношения?»

«Личные. – Как никак мы с тобой уже два года сожительствуем».

«И что же из этого следует?»

«Ничего не следует. – Но повидимому что то изменилось; и мне хочется знать, каковы будут наши отношения в дальнейшем?»

«Мы ничем друг с другом не связаны. Мы – коммунисты, не мещане; и никакие брачные драмы у нас, надеюсь, невозможны?»

«Я не собираюсь разыгрывать драму».

«В чем же дело?»

Соня вскочила и с силой стукнула кулаком по столу.

«Ты разговариваешь со мной, как с девченкой, которая до смерти надоела. Если