Бабища двигалась не спеша, Люська тоже сдержала шаг. Еще она упорно старалась не хромать и прятала костыль за спину. По всем признакам встретившаяся личность не могла быть не кем иным, кроме как законной половиной участкового Николая Иваныча Анфисой.

Поравнявшись с теткой, Надежда навскидку определила ее вес примерно в центнер. На ней был бирюзового цвета сатиновый халат в пунцовых розах, короткие волосы выкрашены в темно-рыжий цвет. Как видно, прошло уже немало времени с тех пор, как тетка посещала парикмахера — из-под рыжих отрасли свои сивые волосики, так что издалека казалось, что тетка сверкает лысиной.

Очутившись в непосредственной близости, законная глянула на Люську с такой глубокой ненавистью, что даже Надежде стало нехорошо.

«Как бы не разодрались они тут, — опасливо подумала она, — тогда и мне попадет ни за что».

То ли Люська была не в лучшей форме и трезво прикинула свои возможности, то ли храбрилась только на словах перед Николаем, однако она опустила глаза в землю и прошла мимо соперницы, ничего не сказав. Та, поравнявшись с Люськой, прошипела себе под нос:

— Есть же некоторые, у которых совести на медный грош не имеется! — после чего она торжествующе задрала нос и тоже поплыла по своим делам.

— Зараза толстомордая! — прошипела Люська, благоразумно дождавшись, когда законная скрылась за поворотом, приостановилась и плюнула ей вслед.

— Павлик, ты не у себя дома! — проговорила буфетчица Зина, похлопав Ячменного по плечу. — Ну-ка, просыпайся да иди домой досыпать! Я скоро закрываюсь, и вообще у меня здесь не ночлежка!

Зина с виду была особой миловидной и женственной, но с тяжелой рукой, иначе она не выжила бы в грубом мужском мире и не смогла бы выстоять за стойкой «Василька». От ее легкого прикосновения незадачливый корреспондент чуть не свалился на пол. Он открыл глаза, с трудом оторвал лицо от стола и осмотрелся мутным взглядом. На столе перед ним стояла тарелка с недоеденной селедкой и надписью «общепит» на краешке, несколько мелких кусочков прилипли и к его лицу. Вокруг с назойливым жужжанием кружили крупные наглые мухи. В голове тяжело грохотало, как будто там перекатывались крупные булыжники, оставленные на обширной территории Карельского перешейка в суровые времена ледникового периода.

В общем, жизнь была кошмарна и отвратительна. И вдруг Ячменный увидел перед собой графинчик, в котором еще оставалось граммов двадцать водки!

Павел торопливо схватил графин и вылил его содержимое в свою пересохшую глотку.

Живительная влага прокатилась по его пищеводу, как дождевые потоки по глинистому руслу пересохшего в засуху ручья.

Жизнь сразу же стала лучше и веселее, она заиграла всеми цветами радуги и защебетала веселыми птичьими голосами.

— Зинуля, хочешь, я на тебе женюсь? — радостно воскликнул воскресший корреспондент и чмокнул буфетчицу в румяную щеку жирными от селедки губами.

— Ты сперва умойся и зубы почисти, жених! — беззлобно отозвалась Зинуля и вытерла щеку обрывком бумажного полотенца.

— Все понял! — отозвался корреспондент, поднялся из-за стола, нетвердыми шагами покинул гостеприимные стены «Василька» и направился к своему дому.

Трудясь на скудной ниве районной журналистики, Павел Ячменный не нашел времени обзавестись семьей. Возможно также, он не нашел в родном поселке женщины, которая смогла бы нести тяжелое бремя жены журналиста. Так или иначе, незадачливый корреспондент проживал в гордом одиночестве на окраине поселка, в маленьком домике, доставшемся ему от рано умершей матери. Точнее, проживал он не в одиночестве, а вдвоем с огромным сибирским котом Тимошей, таким же, как он, убежденным холостяком.

В доме у Павла и Тимоши чувствовалось отсутствие женской руки. Там царил постоянный беспорядок, посреди горницы валялись грязные носки и поношенные фуфайки, а иногда попадалась и недоеденная Тимошей мышь. В единственной комнате даже в летний день было темновато, поскольку давно немытые окна с трудом пропускали солнечный свет. Большую часть комнаты занимали стопки и подшивки районной газеты за многие годы. Пыль лежала на них толстым слоем, а по углам комнаты соткали свою паутину деловитые старательные пауки.

Поэтому вполне понятно, что Павел Ячменный не очень спешил домой.

Однако, как мы уже говорили, все расстояния в поселке Васильки невелики, и не прошло и десяти минут, как незадачливый корреспондент приблизился к своему дому. Взглянув на вросшую в землю избушку, Павел вздохнул и привычно подумал, что надо бы починить крышу, да все руки как-то не доходят. Он толкнул скрипучую некрашеную калитку и вошел в запущенный сад.

И увидел на крыльце поджидающего его человека.

— Здорово, — проговорил тот, шагнув навстречу Ячменному. — Не ждал?

— Здрасте! — ответил Павел, замедлив шаги. — Давненько вас не было! Никак, уезжали?

— Дела, Павлик, дела! Ну что — в гости-то позовешь?

— Да у меня… того… не прибрано… и угостить вас нечем…

— А это ничего. Я человек негордый, неизбалованный. Воды стакан нальешь — с меня и довольно. Вода-то у тебя, надеюсь, есть?

— Колодезная, — Павел достал из-под крылечка ключ и с явной неохотой отпер дверь.

Тимоша громко мяукнул и устремился навстречу хозяину, намереваясь потереться о его ноги. Но тут он увидел гостя, радостное мяуканье перешло в вопросительную и неприязненную интонацию, и огромный котище опасливо отступил к незастеленной хозяйской кровати.

— Нехорошо живешь, — проговорил гость неодобрительно, окинув быстрым взглядом комнату, — неаккуратно!

— Я вас предупреждал… — пробормотал Ячменный, поспешно поправляя несвежее одеяло и заталкивая ногой под кровать невесть как оказавшийся летом посреди комнаты валенок. — Живу один, прибраться некому…

— Да я, собственно, не о том! — небрежно отмахнулся гость. — По мне, хоть сортир в доме устраивай, твое дело. Живи хоть в хлеву, если тебе нравится. Я не о том. Болтаешь ты, Паша, слишком много! Нехорошо это, Павлик.

— Да я разве что… я ничего такого… — Ячменный испуганно взглянул на гостя. — Разве я когда…

— Когда, Паша, когда! Разве не ты в «Васильке» только что соловьем разливался, что все знаешь, до всего своим умом дошел, все изучил досконально, пять чемоданов информации собрал?

— Да это я так… это я спьяну… чего не наболтаешь… вы не подумайте, я никому… — Ячменный воровато стрельнул глазами и переступил поближе к двери.

— Ну, теперь-то, Паша, ты точно никому! — Гость нехорошо усмехнулся и шагнул в его сторону, отсекая невезучему журналисту единственный путь к отступлению.

— Так это вы… — глаза журналиста загорелись. — Надо же! А я и не думал… вот оно как! Это какую же статью написать можно! Да что — статью! Книгу! Бестселлер!

— Нет, Паша! Никакую книгу ты уже не напишешь. Опоздал ты маленько. Нету у тебя больше времени.