– А мне показалось, что я не так уж ему понравился.

– Вы ошибаетесь, Алекс.

– Я никогда не ошибаюсь.

Алекс Гринблат знает, что говорит. И ничего не забывает, очем-то подобном я уже думала за завтраком. Вот и сейчас он спрашивает меня:

– Так к чему арабам снятся кошки? И сломанные стрелы…И…

– И змея.

– Да.

– Я не успела выяснить. И меня не волнуют чужие сны.

– Ценное качество. А собственные?

– Я их почти не вижу, а если вижу – не могу вспомнить.И потом… Погрузиться в сон – все равно что погрузиться в темноту.

– Не обязательно.

– За закрытыми глазами всегда темно. А у меня сложныеотношения с темнотой. В темноте я ничего не вижу.

– Так вы уникум? – Алекс раздвигает губы виронической улыбке.

– Не думаю. Просто… Мои глаза не привыкают к темноте,как многие другие глаза. Такая вот особенность организма.

– И давно она у вас?

– С детства.

– Забавно. Теперь пришло время взглянуть на доски.

– Мы возвращаемся в отель?

– Куда же еще? Доски ведь хранятся там?..

Я могла бы провести Алекса другой дорогой, а вовсе не той,какой мы пришли, – лишь для того, чтобы он в полной мере ощутил всю прелестьсине-белой Эс-Суэйры, ее крытых улочек, ее таверн, где подают жесткое верблюжьемясо и вкуснющую рыбешку «сибас»; ее шероховатых обветренных стен с запахомтуи, тамариска и можжевельника, и еще чего-то, что вовсе не нуждается впереводе… как бы не так! – Алекс Гринблат далек от поэзии маленькихпортовых городов.

Его не прошибешь.

Самое ужасное, что я и сама начинаю думать об Эс-Суэйре какоб отстойнике, канализационном сливе, прибежище лузеров, которым остаетсятолько покачиваться на грязных волнах, гонять в футбол на пляже, усеянномнечистотами, и коротать ночи в номерах сомнительных гостиниц. Что-то оченьважное проходит мимо меня.

Подозреваю, что это «важное» – и есть сама жизнь.

Апекс молчит.

Он молчит до самого отеля; чтобы попасть к Доминику, намнужно подняться на второй этаж, пройти по коридору в самый конец, сноваспуститься на первый и снова пройти по коридору, заканчивающемуся тупичком содинокой дверью. Там и находится жилище Доминика: что-то вроде двухкомнатнойквартирки, одну комнату занимает сам хозяин, еще одну – его знаменитые доскидля виндсерфинга.

На ресэпшене нет никого, кроме скучающей Фатимы, жены Наби.Фатиме чуть больше двадцати, у нее двое мальчишек-близнецов, Джамаль и Джамиль,слишком беспокойных, чтобы их ждала судьба флегматичного Наби. Я знаю, кемстанут Джамаль и Джамиль, когда вырастут:

не Рональдо и не Рональдиньо – Хасаном и Хакимом.

Фатима раскладывает пасьянс.

– А где Доминик? – спрашиваю я.

– Хозяин ушел к себе.

Бесконечный пасьянс Фатимы никогда меня не занимал, и цели,которые она преследует, раскладывая его, мне неизвестны. Карты, впрочем, тоже.Вместо традиционной колоды и традиционного набора мастей – аккуратные квадратыиз плотного картона. Каждому краю квадрата соответствует обрывок изображения,отсюда, с противоположной стороны стойки, мне видна нижняя половина лошади иодинокий башмак – бабуш. Значит, где-то есть верхняя половина лошади и второйбашмак. Фатима поворачивает один из квадратов, подгоняет его к соседнему – и набледно-сиреневом фоне возникает силуэт дворца Бахия. Не тот, каким его обычноснимают для туристических проспектов, – первозданный. Просто духзахватывает!

Мне стоило бы повнимательнее присмотреться к рисункам наквадратах.

И я обязательно это сделаю, но сейчас важен только Доминик.И его доски.

Кивнув Фатиме, я поднимаюсь по лестнице, Алекс следует замной. Вот и площадка с зеркалом и стеклянным шкафом для забытых в номерахвещей. Чтобы пересечь ее, хватит и пяти секунд, но мы задерживаемся еще на минуту.Все из-за Алекса, от его взора ничто не ускользнет. Он топчется возле шкафа,внимательно разглядывая его внутренности.

– Вам не кажется, что что-то изменилась, Сашa?

– Что там могло измениться, Алекс?

– Кое-чего недостает.

Напульсник, медальон, ремень, статуэтка Мэрилин и статуэткаБудды. Музыкальная шкатулка тоже на месте, о чем мне толкует Алекс?

– Бритва, – голос Алекса звучит почтиинтимно. – Я не нахожу здесь бритвы.

Опять бритва. Не далее как сегодня утром Алекс отправил ее вотставку, в почетную ссылку, и вот теперь разговор о ней зашел снова.

– Странно.

Это и правда странно, бритва пролежала за стеклом нескольколет, никем не востребованная. И вот теперь она исчезла. И дверца самого шкафане закрыта на ключ, а всего лишь плотно прикрыта. Странно, странно, странно!..

– Интересно, кому она могла понадобиться? – Алексникак не может оторвать взгляд от шкафа.

– Понятия не имею.

– Приличный человек не взял бы ее и даром.

Приличный человек в понятии Алекса только один – он сам.

А владелец бритвы (прошлый или нынешний) – априоринелегальный иммигрант, гастарбайтер, раз в три дня с остервенением скребущийщетину. Насухо, перед расколотым, засиженным мухами зеркальцем от пудреницы.Пудреница досталась ему в подарок от шлюхи, такой же дешевой, как и сам гастарбайтер.А из окна его комнатенки виден лишь остов заброшенного цементного завода.

– Я скажу Доминику. Возможно, это он вытащил ее.

Не бог весть какое предположение, до сих пор мой толстяк невыказывал особого интереса к бритве. К тому же, он бреется станками «Жиллет», аиногда не бреется вовсе. Ходит заросшим, бессознательно маскируя второйподбородок.

– Почему он? – Алекс проявляет к заурядномусобытию повышенный интерес, акцентирует на нем внимание – и это тоже выглядитстранным.

– Потому что второй ключ от шкафа есть только у него.Пойдемте, Алекс.

Сколько отелей перевидал в своей жизни Алекс Гринблат?Массу. Спасители мира в моем представлении являются самыми запойнымипутешественниками, они коллекционируют страны так же, как мы с Доминикомколлекционируем вещи из номеров. Где-нибудь в заоблачной выси, в башне изслоновой кости посредине Манхэттена, в замке посредине Шервудского леса, вхвостовой части дирижабля «Италия», на корме линкора «Тирпиц» (стандартное,унифицированное человеческое жилье унизило бы Алекса Гринблата; –где-нибудь там, в одной из двух тысяч комнат, стоит огромный стеклянный шкаф состранами, которые Алекс осчастливил своим визитом:

засушенными;