и власть. Кто может утверждать, что самое большое счастье для человека заключается не в этом? Вы не знали, что делаете? И это тоже так. Но разве я запрещал вам входить в соседние комнаты или говорить с другими учеными? Нет, не запрещал. А знаете ли вы почему?

Ученый молча покачал головой, глядя себе под ноги.

– Потому что я и так знал, что вы не зайдете, – ласково сказал Король, улыбаясь. – Я знал, что вас подведет гордыня.

– Гордыня? – отчаянно вскричал Ученый со слезами на глазах. – Но ведь я хотел помочь людям, уберечь их, спасти!..

– О да, безусловно, – любезно согласился Король, говоря таким тоном, каким обычно успокаивают капризных детей. – И вы, разумеется, мечтали стать всеобщим помощником и спасителем. Вы так сильно думали о других и так мало – о себе, что даже не удосужились поинтересоваться, что именно делаете. Итак, вы сами видите: я ничем не могу помочь вам. Но, если вам понадобится золото или самоцветы, приходите ко мне. Право, не стесняйтесь! Пусть каждый в королевстве знает: я не забываю тех, кто мне верен. И создателю моей прекрасной машины всегда рады в этом замке! – Король улыбнулся и повернулся к Ученому спиной, показывая, что аудиенция окончена.

Ученый молча смотрел перед собой, когда его выводили из замка. Выйдя из королевского сада, он направился в лес и сел на берегу реки. Его сердце было наполнено отчаяньем, гневом и стыдом.

Ученый был необыкновенным человеком. Мало кто принес людям столько пользы и счастья, сколько он… Но страшная машина перечеркнула все это. Вся та доброта, которую он некогда дарил людям, вся та любовь, которую он испытывал к ним, превратились из-за машины в ничто. Хуже чем в ничто – в тьму, отчаянье и боль.

И именно из этих сильных чувств, переполнявших его, впервые появились на свет маски. Они – сгущенная память разочаровавшегося человека, чьи надежды обратились в пепел, чьи добрые намерения послужили дурному делу… А такое, увы, случается нередко.

Они темны и бесформенны и живут там, где клубится мрак. У них нет собственной формы, но они могут принимать чужую, примерять чужие лица так, как другие примеряют новые шляпы и пальто. Они не способны создавать ничего нового, и их существование мучительно, ведь ни один мир не желает их принимать.

И так как эти существа не способны создавать ничего нового, они смертельно завидуют тем, кто способен: музыкантам, художникам, ученым, детям… Ведь каждый ребенок способен к творчеству. Это ужасно злит масок. Потому, появившись на свет, они делают все возможное, чтобы поймать людей ярких, свободных, творческих и счастливых…

* * *

– И что же они с ними делают? – испуганно спросила Кира, не удержавшись, и Соль укоризненно посмотрел на нее.

– Ничего хорошего, – мрачно ответил Камал, наблюдая, как чайник подливает всем чая, – особенно теперь… Маски и раньше жили здесь, но их было мало. Теперь же их больше во много раз, и они все голодны. Пролезли через открытую Дверь, как назло, ровно из того мира, где их было порядочно… После встречи с масками люди меняются. Они становятся… обычными. Не пишут, не поют, не рисуют, не изобретают… Не создают нового.

– Так вот что произошло с музыкантами из новостей… Они вовсе не пропадали, – прошептала Кира.

– Все верно, – кивнул Камал. – С ними все в порядке… Не считая того, что они – уже не совсем они. Настолько не они, что даже не помнят, кем были до встречи с масками.

– И прежние друзья не узнают их, даже встретив на улице! – догадался Соль.

Кира в волнении потянула себя за косы обеими руками.

– Но что же нам делать?

– Прежде всего, будьте очень осторожными, – назидательно сказал Камал, поднимая вверх указательный палец. – Никому не верьте: маски могут принять любой облик, чтобы подловить вас. Например, оказаться старушкой с тяжелыми сумками, которая просит проводить ее до дома, или добрым дядюшкой, который хочет показать вам щенка.

– А если старушке и вправду тяжело нести сумки? – перебил Камала Соль.

– Тогда она, вероятно, обратится за помощью к взрослым, а не к нам, – ответила Кира. – Нам и в школе об этом рассказывали.

– И правильно делали, – кивнул Камал. – Хотя не думаю, что у вас в школе знают о существовании масок. Итак, будьте предельно внимательны. И держитесь подальше от главной Маски – она обитает здесь уже давным-давно, почти сто лет, и сильно разрослась за это время. Должно быть, именно поэтому те, оттуда, сразу же кинулись сюда, когда Дверь открылась. Быть может, свой мир они уже осушили до дна… А может быть, там люди нашли способ борьбы с ними и сумели их изгнать. Как бы то ни было, нужно отправить маски туда, откуда они пришли. Здесь им не место, – сурово закончил он.

Соль кивнул, а Кира почувствовала неприятную тяжесть в животе: все это звучало куда страшнее, чем недавние приключения с хроносурками или даже изнанкой зоопарка. Заметив ее испуг, Камал смягчился и, подойдя к ближайшей полке, достал оттуда небольшую коробку, черную с рыжими подпалинами.

– Я не могу пойти с вами, не могу оставить мастерскую, – с сожалением сказал он. – Таково мое наказание и моя старая клятва. Но все же я помогу вам. Вот, девочка, возьми, не бойся. Это мой вам подарок.

Кира послушно приняла из его рук коробку. Коробка была мягкой и теплой на ощупь.

– Открывай, смелее.

Кира подняла крышку. В коробке, обложенный оберточной бумагой, лежал маленький пес – остроносый, с висячими ушками и карими глазами, которые открылись, чуть только на его мордочку упал луч света от настольной лампы.

– Гав! – сказал песик, глядя на Киру и Соля и радостно вывалив язык набок. – Гав!

Его маленький хвостик крутился, как яростный пропеллер, когда песик без посторонней помощи выпрыгнул из коробки и встал рядом с чайником, недовольно потеснившимся, чтобы уступить ему место.

– Какой он хороший! – восторженно прошептала Кира, касаясь бархатистой шерстки. – Неужели он правда не живой?

В ответ на эти слова песик зарычал с крайне недовольным видом и обиженно понурился.

– Даже если это и вправду так, – прошептал Камал, – я бы на вашем месте при нем об этом не заговаривал. Они этого очень не любят, и я могу их понять. Пусть его внешний облик вас не обманывает: он, может, и маленький, но преданный и очень умный. Сами убедитесь. Если он будет вам мешать, просто уберите его в коробку: ему это совершенно не повредит. Будет спать без задних ног, пока не понадобится снова. Его зовут Иллути. На моем старом языке это значит «мягкие уши». Может, и не очень грозное имя, но, безусловно, правдивое.

– Спасибо, – сказал Соль. Не сдержавшись, он потрогал мягкое собачье ухо и улыбнулся. – Спасибо и за истории, и за чай, и за