с лицом, изуродованным безобразным шрамом. Ночью разыгрался ветер не на шутку, и одна из ставен на окошке то и дело хлопала, нагнетая панику. Выбираясь на шум в очередной раз, впотьмах я наткнулся на что-то в коридорчике, разбулгачил вдовушку-хозяйку, напугав её до смертельного ужаса, но успел спрятать прут за спину. Долго пришлось её успокаивать и врать, что бегал купаться под луной, чему она вряд ли поверила.

Так, промучившись всю ночь, мне удалось прикорнуть лишь на пляже, куда утащила меня Очаровашка с первыми лучами солнца.

– Почему же ничего не получается? – не оставляла она попыток растолкать меня. – Валет крестей норовит мне в дом, но ты же король треф?

Ещё в поезде две разбитные хохлушки от скуки обучили её мараковать картами. До самого Джанкоя[7], пока они не вышли, Очаровашка упражнялась в гаданиях, а потом развлекала пассажиров, предсказывая весёлый отдых, непременную удачу и счастливую дорогу по туристским маршрутам.

– Тебе б всё шутки, а меня замучил этот валет чернявый! – отбросила она карты.

– Удушу злодея, – пообещал я лениво; вздремнуть как следует так и не удалось. – Погоди. А с чего быть чернявому? Ты шрама у него не приметила?

Мне напрочь забылся цвет волос Барсука. Щетина, конечно, чёрная на щеках, а волос на голове? Зимой он был в шапке… Да что же мне опять в голову полезло! Фу ты чёрт! Не покидали меня ночные страхи. Я поднялся, огляделся вокруг. Припекало уже солнышко, а участкового опять нет, как и не было. Не мешало бы и искупаться, мозги совсем плавились от свалившихся новостей. За себя я не переживал. Грызла тревога за Очаровашку. Когда же надумает пожаловать этот Вакцирняк? И приедет ли? Теперь я всерьёз намеревался перекочевать с женой к её подружке. Там многолюдней, какой-никакой, а Судак – приморский городок с населением в несколько тысяч, там милиция, телефонные будки, наверное, имеются, муж Милкин поможет, если что. Небольшой посёлок, приютивший нас, был мил, заливчик выглядел сказочным, но, увы, уже не казался безопасным.

Не успел я сделать шаг, как меня обогнала Очаровашка и, скинув шляпу, – «Лови!», нырнула в волну. Вот так всегда. Уследи за ней. Везде она норовит меня опередить. И это в её положении! Сущий мальчишка, а не женщина.

Плавала она, будто в море родилась. Иногда, наблюдая с берега, я пугался, теряя из вида, так далеко она заплывала. Несколько раз дело заканчивалось свистками спасателей с вышки и скандалами. Дежурившие ребятишки поднимали гвалт, и быстрый их кораблик отправлялся в погоню за «акулой», как они прозвали её в шутку. Наплававшись, она выходила гордо и величаво, а покорённое море стелилось волнами у ног, скатывались изумрудные капли, сверкало, играло в них солнце. Помните Боттичелли: лазурная волна, огромная жемчужная раковина и хрупкая, с золотом волос на голове богиня?.. Это и есть моя Очаровашка. Только на картине бледная и испуганная – вылезла из ракушки и обмерла, от страха неживая, а Очаровашка – шоколадная от загара и вся светится… Я так и задекламировал:

В мужчине с женщиной

Есть святый дух,

Когда хранится ими

Тайна двух.

Открывший тайну —

У порока в сетях,

К ночам любви не подпускайте третьих

Ни воспалённых, ни холодных глаз,

Чтоб трезвым не раскаиваться завтра,

Из ласк любви не делайте театра,

Не выставляйте счастье напоказ[8].

Сдержаться трудно, когда на неё смотришь.

* * *

Раскинув руки, лежали мы на песке. Над нами – бездонное фиолетовое небо в бисере ярких звёзд. Даже воздух пахнет по-особому, вдыхаешь его, будто пьёшь чудный ароматный напиток. Наплававшись и нанырявшись за ракушками у прибрежных скал, мы устали до изнеможения. Как не хотелось, чтобы всё кончалось, если бы сказка длилась вечно!

Бывали на юге? Там ночи особые, и небо, и звёзды – там всё красивей. Может быть, оттого, что ты в отпуске, что бездельничаешь, и даже поглупел от свалившегося счастья, поэтому глубже подмечаешь, как прекрасен мир.

Я искоса поглядывал на Очаровашку. Её голова перекочевала на моё плечо, она забылась в беспечной неге, задремала, а мою душу не отпускали, грызли кошки: участковый так и не сподобился показать глазки; чтобы отлучиться в город и попробовать дозвониться самому до своих не может быть и речи, Очаровашка не даёт заикнуться, лишь мой рот открывается на эту тему. В который раз пытался сманить её красотами Генуэзской крепости, но она всерьёз обижается, подозревая, что мне наскучили её общество и наше уединение. «Тебе плохо со мной? Скучно?» – звучит молниеносный укор, и тут же набухают слёзы на глазах. Верно рассказывают, в таком положении женщины особо чувствительны и капризны. Я не знал, как поступить, а ситуация грозила обернуться трагической.

Прежде всего требовалось дать знать Колосухину или на худой конец Федонину о появлении уголовника Барсукова с дружком в этих курортных краях, сообщить об их визите в дом, охраняемый Быковым, о засаде, их спугнувшей, и стрельбе. Обстановка свидетельствовала, что объявилась эта парочка, засветившаяся ранее у избы Топоркова, а затем на Гиблом месте, далеко не случайно. Словно особая группа киллеров по зачистке, направляемая чуткой рукой, уголовники явно следили за мной здесь, в Крыму, и лишь какая-то нелепость позволила им меня потерять, либо наоборот: им хорошо известно моё нахождение, и они тянут время, занятые другими, более важными тёмными делишками. Так или иначе, настал момент их брать, но решить проблему ареста с помощью местных властей мне не по силам. Кроме больших хлопот требовались бумаги, а вот звонок своим, полная информация, думалось мне, могли быть достаточными для обращения нашего начальства сюда или непосредственно к Лудонину, чтобы направить в Симферополь оперативников для ликвидации бандитов. Эта версия выглядела убедительной, в уме я прокручивал её несколько раз, прикидывал различные варианты – лучшего выхода не было. Время работало не в мою пользу, потеряно уже несколько дней, я решился ехать в город с Очаровашкой. Сманить её магазинами, которых в посёлке не наблюдалось, и позвонить своим незаметно – причина найдётся.

* * *

Рано утром разбудил беспардонный стук в дверь. Первые дни меня пробуждала Очаровашка, её попытки были шаловливы и приятны, а потом мы мчались к морю и плескались в волнах до самой жары. В этот раз барабанил чужой. Я побрёл открывать. В полном милицейском обличье, с мотоциклетным шлемом на затылке, с ноги на ногу переминался у порога не кто иной, как сам Павел Сидорович