с шумом на каких-то невразумительных остановках, поблизости и духом не пахло населёнными пунктами, но требовали, выкрикивали чудные названия: «“Чистенькое”, пожалуйста!» – «“Ароматное” мне» – «“Душистое” не забудьте», – «“Приятное” проехали?» Стемнело, автобус едва полз в гору, а мы всё ехали и ехали. «Хорошо, если к полуночи доберёмся», – дремал я на заднем сиденье, припёртый сумками, чемоданами и пухлыми телами. К автобусу меня подвёз участковый Павлин Сидорович Вакцирняк, он собирал материал на Быкова и, узнав о моём приезде, дожидался у спецприёмника, где мы и познакомились.

– С длинными хвостами ваш подопечный, – подмигнул он мне.

– Есть чем похвастать?

– Да вы в дежурке познакомились, я слышал.

– Ещё что-то имеется?

– Вполне может быть, – нахмурился участковый, пожевал усы; чем-то он походил на Тараса Бульбу с иллюстрации Кибрика, пузат и добродушен. – Вас он один интересует?

– Не откажусь от любых сведений.

– У меня оперативка: в хату, за которой Быков приглядывал…

– Он и жил там.

– И жил, – хмыкнул в усы Вакцирняк, – охранял, как собака. Так в эту хату чужаки наведывались, пока он в приёмнике ховался. Наши ребятки, что пасли, спытали их зловить. А те пальбу устроили.

– Пальбу?

– С оружия.

– Это что же?..

– Уж не знаю. Не задели никого, но скрылись.

– Подозреваете, они из наших краёв?

– Бис их знает… Споймать треба. Тогда и разумеем. А пока операция «Перехват» объявлена.

– И у вас, значит, как у нас?

– Везде. А куда ж без них? Вы, гуторят, с жинкой в Новом Свете поселились?

– Там.

– Я завтра наведаю. Вы там осторожней.

– Мы в море, как рыбы, – улыбки у меня не получилось, и он, казак остроглазый, заметил.

– Жинка-то рожать собралась?

– Как получится.

– Я прикачу, как освобожусь. Сейчас бы подвёз, но начальство ждёт. С этим «перехватом» столько мороки!

Я трясся на сиденье, пробовал дремать, но вспоминал этот разговор, перемалывал в голове всё, что мне сообщил Быков, анализировал и мрачнел. Видимо, не мне одному приходилось туго, с природой творилось неладное, в окно жутко стало смотреть: чернели тучи над Кара-Дагом[6], предвещая шторм. Нет, сидеть спокойно я больше не мог, тревога за Очаровашку разбирала: оставил её одну, бедняжку, можно сказать, бросил на съедение волкам! Сколько ещё трястись? Ползём, как на тарантасе! Я выбрался с задней площадки, извиняясь, пробрался вперёд к водителю. Тут, впереди, в толкучке, среди голосов и шума было спокойнее. Так проехали ещё километров пять. Загрохотали первые раскаты грома, хлынул дождь, но дворники на стекле перед водителем ещё не заливало, и автобус двигался, разрезая темноту жёлтым тревожным светом фар. Меня кто-то хлопнул по плечу. Рука человека, проталкивающегося сзади, тянулась, конечно, к шофёру, но не добралась.

– Толкни водителя, брат! Пусть остановит!

– Спешите? – шофёр услышал и без меня. – До посёлка ещё идти да идти.

– Останови! Нам выходить! – тормошила меня грузная рука.

– Остановите! – загалдели отовсюду. – Людям выходить!

Автобус притормозил, и два человека исчезли во тьме.

– Спасибо, брат! – донеслось из темноты и дождя.

Я обернулся. Чёрт возьми! Не галлюцинация ли это? Верзила и его приятель, выпрыгнувшие из автобуса, давно пропали, автобус продолжал движение, а я не мог прийти в себя. Определённо, мужик, тормошивший меня и только что исчезнувший, был тем здоровяком с переправы в Керченском проливе! Он высматривал меня недобрым взглядом, а потом нырнул в толпу. Тогда я приметил его впервые и долго гадал, где же он мне мог встретиться? Только что я мельком заметил его второй раз, когда он не обратил на меня внимания; случайность – мы оказались в одном автобусе, но я-то его вспомнил! Я вспомнил теперь, где видел этого увальня с кошачьей походкой, когда он, пряча лицо, старался проскочить мимо меня в коридоре районного отдела милиции, направляясь к кабинету Каримова. Это было зимой, во время моей поездки в район. Вот где он бросился мне в глаза! Он заглянул в кабинет с наглым видом, но был одёрнут властным окриком. Вряд ли бы я это вспомнил, не будь у него приметного шрама у рта. Небритая щетина на щеке скрывала примету, но там, в коридоре, мы почти столкнулись, и я успел разглядеть лиловый рубец, уродующий его лицо. Шрам – верный знак принадлежности к уголовному миру, я тогда ещё подосадовал, недоумевая, с чего бы начальнику милиции водить дружбу с такими личностями, но милиция – особая служба, агентуры у неё хватает всякой, порой не брезгуют никем, и я не придал особого значения той встрече.

Про шрам, кстати, испуганно твердил мне и Ванька в Харабалях, когда рассказывал, как ударил меня сзади по голове человек «с изрезанным лицом», когда я выбирался из избы от Топоркова. «С чего ты взял, что лицо у него изрезано?» – спросил я мальца, не веря, мало ли нафантазирует ребёнок? «У него рот кривой, я раньше в деревне его видел, – горячился тот, обижаясь. – У него кличка Барсук». Эта кличка фигурировала и в объяснениях Ильи Дынина, из тех двоих, издевавшихся над ним в Гиблом месте, одного дружка окликали Барсуком – это единственное, что могло способствовать розыску, но по сведениям Квашнина, уголовник бесследно пропал…

Много неожиданного и важного выдал мне в спецприёмнике Быков, но про Барсука ни слова не сказал, как я у него ни выпытывал. Похоже, боялся он этого уголовника с изуродованным лицом пуще Каримова. А ведь двое наведывались в его хату. Намеревались найти приют в курортном домике подполковника, залечь на дно, пока шум не уляжется? Или отыскивали Быкова, чтобы покончить с ним и оборвать все следы? Интересным получается расклад, а не за мной ли они посланы?!

– Товарищ! Товарищ! – дёрнулся я к водителю так, что тот резко затормозил автобус.

Народ повалился друг на друга, зашумел, возмущаясь.

– Какой посёлок проехали только что? Два пассажира высаживались?

– Заснул парень, – сплюнул тот окурок в приоткрытое окошко. – «Весёлое» проехали, назад поздно, к Новому Свету подъезжаем.

* * *

– Данька, плут окаянный, – проснулся я от причитаний Очаровашки, она, чуть не плача, раскладывала карты на песке в тени, где мы устроились под матерчатым зонтиком. – Ничего у меня не получается. Признайся, играл ими в подкидного?

– Ну как можно, дорогая? – я с трудом пошевелился, приоткрыв глаза. – Это ж колода для твоих гаданий. Не прикасался и пальцем. – Я повернулся на другой бок и плотнее накрылся съехавшей было шляпой. – Ты же знаешь мои слабости – ты да шахматы.

Весь вчерашний день в тревоге прождал я участкового, ночью глаз не сомкнул, тайком с металлическим прутом вылезал из домика при малейшем подозрительном шорохе под окнами. Всё время мне чудился тот,