что влияние этого трагического дня на всю жизнь сохранялось в памяти воспитанников. В конце 1990-х годов исследователи из Лондонского университета опросили 25 детей, которые воспитывались в госпитале между 1900 и 1955 годом. В 2011 году музей госпиталя запустил собственный проект по устной истории. Оба этих мероприятия были сосредоточены на воссоздании опыта бывших детей, которых воспитывали как найденышей. Все они совпадали с рассказом моей матери и были в равной мере болезненными. Маленькие дети уезжали от приемных матерей в госпиталь для брошенных детей, одетые в свои лучшие воскресные наряды. Многим из них не говорили, что происходит или что случится с ними после прибытия. Некоторые не знали, что женщина, которая вырастила их, на самом деле не была их матерью.

Куда мы едем?

Что будет на ужин?

Я увижу тебя снова?

Эти вопросы оставались без ответа. Наверное, это было слишком больно для приемных матерей, а может быть, руководители учреждения следили за тем, чтобы информация не просачивалась сверх необходимости. Независимо от причины расставание приемной матери с ее воспитанником редко сводилось к чему-то большему, нежели чем похлопывание по плечу и напоминание быть «хорошим мальчиком» или «хорошей девочкой».

А потом приемная мать поворачивалась и уходила.

Приемный день для Дороти начался немного по-другому. Она была испугана и встревожена, но, в отличие от других детей, знала, что должно было с ней случиться. Лиза Вэнс часто предупреждала ее: «Девочка моя, тебе придется подождать, пока ты не вернешься в госпиталь». Этот рефрен повторялся в случае малейшего нарушения правил в семье.

Поэтому Дороти жила в постоянном страхе перед госпиталем. Она не знала, что это такое и как оно выглядит, но представляла себе ужасное место.

27 мая 1937 года приемная мать предупредила ее о предстоящем событии. Они вдвоем отправились на прогулку по городу перед тем, как сесть на автобус из Хэдлоу до городка Беркхамстед. Поездка заняла не менее двух часов; дольше, чем Дороти когда-либо приходилось отъезжать от дома. Последняя часть поездки была на такси. Проехав через Беркхамстед, они направились вверх по крутой и узкой аллее. Дома постепенно расступились перед полем, усаженным кедрами и березами. С обеих сторон подъездной дорожки стояли одинаковые кирпичные домики. Из одного из них вышел мужчина, чтобы открыть ворота и пропустить такси.

За воротами началась дорога, проходившая по ровному полю, и Дороти смогла лучше рассмотреть дома, которые видела за оградой. Поселение, окруженное железной оградой с декоративными зубцами, состояло из ровных рядов двухэтажных кирпичных зданий с равномерно расположенными окнами, отделанными белой краской. В центре стояла впечатляющая часовня с четырьмя высокими колоннами, более мелкие версии которых украшали дорожки между домами, и щипцовой крышей, отбрасывавшей широкую тень. Когда такси замедлило ход, объезжая часовню, тревога Дороти одержала верх, и ее вырвало на пол автомобиля.

Проход между двумя мощными колоннами, обрамлявшими дубовую дверь учреждения, ничуть не уменьшил ее страхи. Недовольная безобразием, которое устроила девочка, Луиза Вэнс не выказала никаких чувств, когда втолкнула свою подопечную в обшитый деревянными панелями зал со сводчатыми потолками. После краткого прощания Луиза удалилась, а женщина в синем платье с белым передником велела Дороти ждать вместе с горсткой детей, сидевших на стульях у стены. Еще раньше в тот день специальный автобус объездил пригороды, собрал всех детей, достигших пятилетнего возраста, и бесцеремонно доставил их на крыльцо госпиталя. Дороти так и не узнала, почему она приехала отдельно от других детей, сидевших плечом к плечу и болтавших ногами над начищенным паркетным полом. Некоторые с открытыми ртами разглядывали зал с высоким сводчатым потолком, другие сидели с опущенными головами и тихо плакали, испуганные незнакомой обстановкой.

Наконец плотно сбитая женщина с коротко стриженными русыми волосами и пухлым округлым лицом вразвалку подошла к детям. Она прочитала список из их фамилий.

Отныне никто из взрослых не станет называть найденыша по имени. К детям будут обращаться только по обезличенным фамилиям: Смит, Джонс или Сомс, как это было с Дороти.

– Если я назову твою фамилию, встань и иди за мной! – рявкнула грузная женщина. Она вывела их за дверь и собрала в маленькую группу.

– Меня зовут сестра Рэнс. Я отвечаю за вас, и каждое мое слово – закон, – отрезала она. – Вы теперь мои, понимаете? Мои!

Она повела их вверх по лестнице, а потом по длинным коридорам, которые, должно быть, казались бесконечными для измученных детей. Далее их проводили в моечное отделение, где другая неулыбчивая женщина велела им раздеться, залезть в огромные ванны по трое за один раз и вымыться с головы до ног. После тщательной помывки они сбились в кучу, голые и мокрые; некоторые хныкали, другие безутешно плакали по женщинам, которых они знали как своих матерей. Сестра Рэнс, безразличная к их бедственному положению, взяла большие ножницы и грубо остригла девочек наголо, одну за другой. Когда она закончила, остались только кучи влажных волос на полу.

Когда я продиралась через материнские описания, передо мной невольно возникали жуткие образы наголо обритых заключенных, сгоняемых в огороженные стальными заборами исправительные учреждения, где они будут томиться до конца своих дней. Но в госпитале не было закоренелых преступников – только невинные дети.

Сначала я могла читать лишь по несколько страниц за один раз. Но потом я постепенно втянулась, снова и снова изучая страницы, пока мои клиентские проекты оставались нетронутыми в папке входящей корреспонденции. Меня поражали откровения матери о том, что с ней случилось много лет назад.

Когда железные ворота захлопнулись за нами, мы лишились не только волос и приемных матерей. Мы потеряли нашу индивидуальность, нашу личность, нашу свободу, наш голос и практически все контакты с внешним миром.

Внезапно у меня всплыло воспоминание из моей собственной жизни. Я была маленькой, ненамного старше, чем моя мать, когда ее вернули в госпиталь. Был день школьных танцев, и я нервничала, опасаясь, что никто из мальчиков не обратит на меня внимания. Я взяла ножницы и посмотрелась в зеркало, думая о телезвезде с прекрасной «перистой» стрижкой, которая в 1970-х годах была очень модной. И я начала стричь.

Щелк.

Щелк.

Щелк.

Результат получился безобразный и катастрофический. Я заплакала, глядя на неровные пряди и клочья волос с прорехами между ними. Когда мои рыдания усилились, моя мать прибежала на шум. Ей не понадобилось много времени, чтобы понять, что я натворила, и уже через несколько секунд она звонила по телефону в местную парикмахерскую.

«Это срочно!»

Она настаивала, что ее дочь нуждается в экстренной помощи. Она не принимала никакие