Но в Сумраке…

Пространство сразу заметно расширилось. Иначе отброшенный Бизон копытами снес бы и ведьму, и всех дозорных.

И кости. Все из костей. Стены, утварь из тщательно отмытых детских черепов, двери и даже фитиль у светильника в прихожей, оканчивавшийся согнутым детским пальцем.

Ведьма жила давно, о чем говорили паутина, плесень и растущие отовсюду светящиеся сумеречные грибы. Ела много. Костей было столько, что некоторые фрагменты квартиры сливались в единое сплошное пятно.

Маленьких, хрупких…

Детских.

У старухи начали сдавать силы, и ей необходима была подпитка. Дядя Саша попытался ударить «Морфеем», но промазал. Ведьма увернулась и издевательски захохотала.

В этот момент мне показалось, что я очутился в страшном, психоделическом кошмаре художника Ганса Гигера.

– Пожаловали, супостаты, – выпрямившись, проскрипела ведьма. – На живца ловите!

Красивая на фотографиях в жизни, страшная в Сумраке, старуха подняла взор, и я понял, что цепенею.

– Пламя пущу черное, да на кости пустые, – забормотала она. – Пляши-танцуй, дикий огонь! Что было живо – уничтожь, упокой!

– Дневной Дозор! – превозмогая чары, заорал Руссов, чувствуя, как ведьма концентрируется для удара. – Отойдите от мальчика!

– Тропки лунные, травы темные, – зачаровывая оперативников обоих Дозоров, ведьма медленно свела ладони, продолжая произносить заклинание:

На высокой ноте прокричав последнюю фразу, Азалия, собрав все последнее, что у нее было, звонко хлопнула в ладоши. Комнату обдало холодом. От плеснувшей заклинанием ударной волны оперативников раскидало в разные стороны. Взорвались осколками стекла оконные рамы. Дрогнули массивные напольные часы, отозвавшиеся похоронным перезвоном, вязко замедлявшимся в Сумраке.

Я налетел спиной на старинный комод и хлопнулся об пол, осыпаемый градом бьющихся блюдец, в ужасе думая, что разбил камеру. Где-то снаружи надсадно взвыла полицейская сирена, и послышался глухой удар.

Жалобно кричал захлебывающийся слезами мальчишка, который не был Иным и, по его мнению, находился в пустой квартире, но эмоционально чувствовал, что вокруг него творилось что-то нехорошее.

Миша боролся с занавеской.

– Что, черти? Добрались? Выкусили? – издевательски хохотала Азалия, снова поднимая трясущиеся руки, по которым было видно, как она стара. – Чего так долго не жаловали-то, а?

– Отвод, мать, умелый был, – прохрипел дядя Саша, поднимаясь с пола. – По фотографиям вычислили.

– Какая я тебе мать, солдатик, – презрительно бросила ведьма и не без гордости добавила: – Это меня бабка научила.

– Все, Азалия Рамазановна, это конец. Никакого волшебства. Опустите руки и пройдите с нами.

– Чтобы меня на Инквизицию отвели!

– Ядрена копоть! Детей пила за милую душу? Пила! Выйти из Сумрака, кому говорю! – еще раз потребовал дядя Саша. – Покажи личико, Гюльчатай!

– Ненавижу, – оскалив гнилые зубы, гортанно проревела ведьма, когда дядя Саша и Бизон, догадавшийся принять человеческий облик и вырваться из объятий зачарованных занавесок, вместе налетели на нее и наконец обездвижили.

Я медленно поднялся с пола, усыпанного костями и осколками посуды. Сердце судорожно колотилось.

Отчаянно ревел не понимающий происходящего ребенок.

– Все, – устало отвернувшись от уже не сопротивлявшейся ведьмы, подытожил дядя Саша. – Выходим, ребята. Пацаном займитесь кто-нибудь. И Илюху из «фриза» вытащите.

Матерящийся Миша, уже перекинувшись в человека, отстранился от ведьмы, брезгливо стряхивая с себя ломкие детские кости.

– Мы забираем ведьму. – Дядя Саша напряженно взглянул на Сергея и его подчиненных, которые так и не поучаствовали в задержании. – Вопросы?

Стоявшие за спиной Руссова Темные маги слегка дернулись, но их начальник жестом приказал не вмешиваться.

– У Дневного Дозора нет вопросов, – улыбнулся командир Темных. И эта улыбка мне очень не понравилась, от слова «совсем». Что это, просто желание сохранить хорошую мину при плохой игре или радость от того, что соперник совершил ошибку и угодил в очередную ловушку Темных? Вот и гадай.

– Ну и ладненько! – оскалился, в свою очередь, дядя Саша и махнул рукой в сторону сникшей Азалии. – Миша, Илья, грузите эту ядрену копоть. Степан, ты тоже поторапливайся.

Я с удовольствием шагнул прочь из Сумрака. Он выпил слишком много сил, но и угрозы для детей теперь больше не было. Обливаясь холодным потом, я стал переходить из одного помещения в другое, щелкая фотоаппаратом и фиксируя обстановку. В большой комнате, распахнув дверцы антресоли, я наткнулся на ворох детских вещей. Куртки, шапки, джинсы и платьица. Для чего ведьма оставляла себе одежду своих маленьких жертв? Трофеи? Все может быть.

И тут я заметил в этой куче предмет, при взгляде на которой внутри меня что-то оборвалось. Черный рюкзак с логотипом Бэтмена. Такой же, какой был у Пети Яковлева…

Все сфотографировав для протокола и выйдя во двор, я с трудом отыскал во внутреннем кармане куртки полупустую пачку и достал сигарету. Снимки, которые сейчас находились в моей камере, действительно были ужасны.

Затяжка помогла. Выпустив из ноздрей сизый дым, я задрал голову и посмотрел на окна квартиры ведьмы, где заклинанием были выбиты все стекла.

Вообще ничего не хотелось. Только если пива или шоколада, чтобы восстановить силы, которые выпил Сумрак.

Зазвонил мобильник. Это был Драгомыслов.

– Да, Геннадий Петрович.

– Как прошло? – поинтересовался шеф.

– Взяли, – отрапортовал я.

– Ребенок?

– Цел. С ним работают.

– Поздравляю с крещением. Да, я только что разговаривал с Натальей Владимировной и представителем Инквизиции. Пока еще официального подтверждения у нас нет, но за раскрытую ведьму нам полагается вмешательство четвертого уровня. Так что срочная необходимость в поимке хулигана пока отпала. Радуйся.

У меня заколотилось сердце.

– Осипа Валерьяновича я предупрежу.

– Спасибо, Геннадий Петрович! – радостно выпалил я. – Спасибо большое!

– Добро, – отключился шеф.

Не дожидаясь, пока оперативники закончат изучать логовище Азалии и ставить охранные заклятия, я сунул руки в карманы и, отодвинув скрипнувшую решетку кованой арки, вышел из двора.

Сразу при выходе вопящая женщина и два матерящихся мужика вытаскивали из врезавшейся в газетный киоск перевернутой полицейской машины окровавленного парня в форме, с которой со звоном осыпалось стекло.