– Сразу не сразу, но хоть шанс такой есть.

– А ты небось отстал уж за эти годы?

– Обижаешь. Меня как из лагеря выпустили, я сразу сталнаверстывать… И кое-какие свои соображения имеются. Там на них может бытьспрос, а тут не пробить… Сейчас ведь все будет рушиться, до созидания еще нескоро дойдет, а я уж не мальчик…

Я чувствовала, что он загорелся этой идеей. Хотя мне былострашно ехать в чужую страну…

– Лали, подумай…

Он впервые назвал меня этим красивым новым именем, словнообозначая начало новой жизни.

– Подумай, мы с тобой увидим мир… Скажи, ты мечталакогда-нибудь попасть, скажем, в Париж или в Лондон?

– Даже и мечтать не смела…

– К маме своей сможешь съездить…

– А ты думаешь, я знаю, где мама?

– Разыщем, не проблема! Ты подумай, рожать будешь вГермании.

– Я б и тут родила… Ой, Иваныч, нет, нет, мы поедем,куда скажешь, как захочешь, так и будет. Я жить без тебя не смогу, Иваныч,миленький!

Ах, как же весело мы жили два с лишним месяца до отъезда!Все время хохотали, хотя иногда казалось, что из этой затеи ничего не выйдет.Однажды, когда Иваныч бегал по всем этим делам – на работу он так и не пошел имы распродавали все, что только возможно, просто, чтобы не помереть с голоду, вдверь вдруг позвонили. На пороге стояла какая-то женщина в очках, маленькая,худенькая, словно высохшая.

– Добрый день, Георгий Браун тут живет?

– Да. Вы кто?

– Я? Это неважно. Он дома?

– Нет. И будет только вечером.

– А вы кто?

– Я его жена, – с гордостью ответила я.

– Жена? Не может быть!

– Очень даже может быть. Но вы-то кто и зачем вам моймуж?

– Мне надо с ним поговорить…

– Так позвонили бы по телефону.

– Это не телефонный разговор.

– Тогда не знаю…

– А вы что, уже ребенка ждете? – она показала намой живот. В последнюю неделю он вдруг стал здорово заметен.

– Ждем!

– Послушайте, я не знаю, как вас зовут…

– Может, вы первая назоветесь, а то глупо как-то,разговариваем через порог…

– Хорошо. Будем знакомы. Меня зовут Зинаида.

– Очень приятно. А меня Лали.

– Лали?

– Да.

– Вы грузинка?

– Нет, я Евлалия.

– Евлалия? Разве сейчас бывают такие имена? Что-то изОстровского.

– Послушайте, Зинаида, вы может, войдете?

– Зачем? Нет. Я все поняла. Я пойду.

– А что передать Георгию Ивановичу?

– Ничего. Уже ничего не нужно.

Я пожала плечами. Она ушла.

Странная какая… Наверное, из его прежней компании.Диссидентка… И небось влюблена в Иваныча. Мне казалось, все женщины должны внего влюбляться. Правда, Женька, когда его увидела, покрутила пальцем у виска.

– Евка, ты часом не рехнулась?

А бабы в Половинке наоборот, завидовали мне. Даже дурехаШурка сказала на похоронах бабушки: Да, свезло тебе, с таким не пропадешь.

Вечером, когда вернулся Иваныч, я рассказала ему о приходеЗинаиды.

Он нахмурился.

– А ты почему ее не пригласила меня подождать?

– Я приглашала, она не захотела. Иваныч, она ж в тебявлюблена как кошка, ей небось противно было сидеть с твоей беременной женой,которая еще в два раза моложе нее.

– Ох, ты и наглая стала, Лалька. И нисколечко она в меняне влюблена, просто старый боевой товарищ. Небось узнала, что я собралсяуезжать… Отговаривать пришла…

Дня через два он рассказал, что Зинаида все-таки нашла его.И действительно уговаривала остаться.

– А еще она меня упрекала, что я тону в мещанском болоте,что это стыд и позор для такого, как я.

– А ты что сказал?

– Я? Сказал, что люблю свою жену и будущегоребенка, – просто ответил он.

– А она?

– А она заявила: «Уверена, это твоя вертушка за границузахотела, за колбасой и тряпками». Вот какое ты впечатление на серьезных людейпроизводишь, – смеялся он.

– А мне на серьезных плевать, мне главное на тебянужное впечатление производить. Произвожу?

– Производишь, еще как производишь… Совсем меня спанталыку сбила… Если б ты знала, как тебе идет этот животик… Ты мне потом ещеродишь, правда?

Он целовал меня в живот, гладил, и я совершенно забыла, чтоэто не его ребенок… Я была счастлива. И чувствовала себя прекрасно. Иваныч училменя немецкому, мне казалось, я никогда не усвою эту жуткую грамматику.

– Ничего, – утешал он меня, – в Германии всебудут говорить по-немецки, и ты начнешь, никуда не денешься.

А еще он рассказывал мне об истории, литературе… Он стольковсего знал! А однажды он вернулся вечером, лицо у него при этом было хитрое ивеселое, значит, принес мне какой-то подарочек или что-то вкусное.

– Вот, смотри, что я для тебя добыл…

Он достал из кармана маленькую прозрачную коробочку, гдележал красивый флакончик.

– Ой, что это?

– Духи. Французские. Называются «Любовь».

– Иваныч, ты с ума сошел, у нас же денег нет!

– Это подарок тебе от одной писательницы.

– От какой еще писательницы?

– Ей семьдесят шесть лет, не ревнуй! Просто мы давнознакомы, я зашел к ней по делу, ну и рассказал о тебе. Вот она прислала…Понюхай!

Духи были чудные, фирмы «Коти».

– Нравятся?

– Да, еще бы… У меня никогда французских духов не было…

– А знаешь, что писал Гёте о духах?

– Нет, откуда?

Он прочел что-то по-немецки.

– Поняла хоть словечко?

– Нет!

– Так и быть, прочту по-русски, пока мы в России, темболее перевод уж больно хорош. «За флакон благоуханий, что как твой мизинецмал, целый мир существований безымянной жертвой пал».[1] Каково?

– Прочти еще раз. Я не все поняла.

Он повторил.

– Да, красиво. Это цветы имеются в виду, да?

– Господи, как я тебя люблю, – туманно ответил они стал меня целовать.