— Ыш? — мягко спросила она. — Ты пойдешь со мной,сладенький? Возможно, мы снова найдем Джейка. Может, не совсем такого же, новсе-таки…

Ыш, которые во время их похода по Плохим Землям, БелымЗемлям Эмпатики и равнине практически не произнес ни слова, теперь заговорил.

— Эйк? — в голосе его слышались вопросительные нотки, словноон не очень-то помнил, о ком речь, и у Сюзанны защемило сердце. Она обещаласебе не плакать, и Детта гарантировала, что она не будет плакать, но Деттаушла, и глаза вновь наполнились слезами.

— Джейк, — повторила она. Ты помнишь Джейка. Сладенький, язнаю, что помнишь. Джейка и Эдди.

— Эйк? Эд? — в голосе прибавилось уверенности. Ыш помнил.

— Пойдем со мной, — позвала она его, и Ыш двинулся к ней,словно хотел запрыгнуть на сидение. А потом, понятия не имея, для чего она этоговорит, Сюзанна добавила. — Есть и другие миры, помимо этих.

Ыш остановился, как только эти слова слетели с ее губ. Сел.Когда поднялся снова, в ней колыхнулась надежда: может, у них будет маленькийка-тет, дан-тете-тет, в том Нью-Йорке, где люди ездят на «такуро спирит» ифотографируют друг друга, пьющих «Нозз-А-Ла», камерами «Шиннаро».

Но вместо того, чтобы подойти к ней, Ыш вернулся к стрелку исел около его потрепанного сапога. Они отшагали много, эти сапоги, очень много.Мили и колеса, колеса и мили. Но теперь им осталось пройти совсем ничего.

— Олан, — сказал Ыш, и окончательность принятого решения,которая прозвучала в голосе, тяжелым камнем привалилась к ее сердцу. Она сгоречью повернулась к человеку из глубокой древности, с большим револьвером набедре.

— Вот. Ты тоже владеешь колдовством, не так ли? Всегдавладел. Сподобил Эдди на одну смерть, а Джейка — так на две. Теперь очередьПатрика и даже ушастика-путаника. Ты счастлив?

— Нет, — ответил Роланд, и она поняла, что так оно и есть.Верила, что никогда не видела такой грусти и такого одиночества, написанных начеловеческом лице. — Никогда я не был так далек от счастья, Сюзанна изНью-Йорка. Ты передумаешь и останешься? Пройдешь со мной последний кусочекпути? Тогда я буду счастлив.

На какое-то ужасное мгновение она подумала, что пройдет.Отвернет переднее колесо скутера от двери, которая обеспечивала толькоодностороннее перемещение и ничего не обещала, и поедет с ним к Темной Башне.Пройдет еще день. Они встанут лагерем ближе к вечеру, а завтра прибудут кконечной точке своего долгого похода на закате, как он и хотел.

Потом она вспомнила сон. Поющие голоса. Молодого человека,который держал в руке чашку горячего шоколада, хорошего шоколада, с толикойсливок поверху.

— Нет, — ответила она. — Я готова рискнуть и пройти сквозьдверь.

На мгновение решила, что он не будет создавать ейтрудностей, разом согласится и отпустит ее. Однако, его злость… нет, отчаяние,прорвалось наружу.

— Но ты не можешь быть уверена! Сюзанна, вдруг сон этот —чей-то трюк и колдовство? Вдруг то, что ты увидишь, когда дверь откроется, неболее чем мираж? Вдруг ты шагнешь в дверь и попадешь в тодэшную тьму?

— Тогда я освещу ее мыслями о тех, кого люблю.

— Да, это может сработать, — горечь переполняла голос. — Впервые десять лет… или двадцать… или даже сто. А что потом? Как насчетостальной части вечности? Посмотри на Ыша! Ты думаешь, он забыл Джейка?Никогда! Никогда! Никогда в твоей жизни! Никогда в его! Он чувствует, что-то нетак! Сюзанна, не надо. Умоляю тебя, не ходи. Я встану на колени, если этопоможет, — и, к ее ужасу, он начал опускаться на колени.

— Не поможет, — ответила она. — А поскольку я вижу тебя впоследний раз, мое сердце говорит об этом, то мне не хочется запомнить тебястоящим на коленях. Ты не из тех, кто встает на колени, Роланд, сын Стивена,никогда таким не был, и я не хочу помнить тебя таким. Я хочу видеть тебя,стоящим на ногах, как ты стоял в Калье Брин Стерджис. Как стоял со своимидрузьями на Иерихонском холме.

Он выпрямился и направился к ней. На мгновение Сюзаннаподумала, что он хочет удержать ее силой, и испугалась. Но он лишь коснулся ееплеча и убрал руку.

— Позволь еще раз спросить тебя, Сюзанна. Ты уверена? Оназаглянула в свое сердце, и увидела, что да. Она осознавала все риски, но да…уверенности у нее не убавилось. А почему? Потому что путь Роланда был путемревольвера. Потому что путь Роланда приводил к смерти всех, кто шел или ехалверхом на лошади рядом с ним. Роланд доказывал это раз за разом, с самых первыхдней своего похода… нет, даже раньше, с тех пор, как подслушал повара Хакса,замышляющего предательство, и того вздернули на веревке. Он все делал радидобра (которое называл Белизной), Сюзанна в этом не сомневалась, но Эдди всеравно лежал в могиле в одном мире, а Джейк — в другом. Не сомневалась она и втом, какая судьба ожидает Ыша и бедного Патрика. Да и смерти им осталось ждатьнедолго.

— Я уверена.

— Хорошо. Ты поцелуешь меня?

Она взяла его за руку, нагнула к себе, приложила свои губы кего. Когда целовала, вдохнула тысячу лет и десять тысяч миль. И, да,попробовала вкус смерти.

«Но не твоей, стрелок, — подумала она. — Смерти других, нотолько не твоей. И пусть я смогу уйти от твоих чар, и пусть мне будет хорошо».

Именно она и разорвала поцелуй.

— Сможешь открыть мне дверь? — спросила Сюзанна. Роландподошел к двери, взялся за ручку, и она легко повернулась под его пальцами.

Из двери потянуло холодным воздухом, достаточно сильно,чтобы отбросить с лица длинные волосы Патрика. С воздухом прилетело и несколькоснежинок. Она увидела траву, которая еще зеленела, лишь прихваченная первымморозцем, тропинку, железную изгородь. Голоса пели: «Что это за дитя?» Совсем,как в ее сне.

Это мог быть Центральный парк, да, мог. Центральный парк водном из миров, которые вращались вокруг оси, не того мира, из которого онапришла, но, возможно, достаточно близкого, чтобы она в скором времени уже нечувствовала разницы.

Или, как говорил он, все увиденное могло быть колдовством.

И, возможно, на самом-то деле за дверью ее ждала лишьтодэшная тьма.

— Это может быть одна видимость, — он, безусловно, читал еемысли.

— Жизнь — видимость, любовь — колдовство, — ответила она. —Возможно, мы встретимся вновь, на пустоши в конце тропы.

— Если ты так говоришь, пусть так и будет, — ответил он,выставил вперед одну ногу, твердо уперевшись в землю стоптанным каблуком, ипоклонился ей. Ыш начал плакать, но остался сидеть у левой ноги стрелка. —Прощай, моя милая.