Приходи ко мне.

Приходи».

2

Конечно же, те трое, кто остался (четверо, считая его,Мордреда), выскользнули из-под зонтика ка. С тех пор, как отступил Прим, небыло такого существа, как Мордред Дискейн, частично чел, частично — этотгустой, крепкий бульон. И, конечно же, ка не могла уготовить такому существустоль обыденную смерть, какая угрожала ему: от пищевого отравления.

Роланд мог бы сказать, что это идея не из лучших -съесть то,что валялось неподалеку от хижины Дандело. То же самое мог бы сказать ему иРоберт Браунинг. Злобная или нет, настоящая лошадь или нет, Липпи (возможно,названная в честь другой и более известной поэмы Браунинга, «Фра Липпо Липпи»)сильно болела, когда Роланд оборвал ее жизнь, пустив пулю в голову. Но Мордредбыл пауком, когда наткнулся на дохлую Липпи, которая, внешне выглядела, какнастоящая лошадь, и никто и ничто не могло помешать ему наброситься на мясо.Лишь вернув себе человеческое обличье, он задался вопросом, каким образом настарой костлявой кляче Дандело могло оказаться так много мяса, и почему онобыло таким мягким и теплым, налитым свежей, несвернувшейся кровью. Все-таки надворе стояла зима, шел снег, и труп пролежал на улице несколько дней. Так чтоостанки кобылы должны были замерзнуть.

Потом началась рвота. Следом пришла лихорадка, а с нейборьба с желанием трансформироваться в паука до того, как он подберется кстарому Белому Папуле достаточно близко, чтобы оторвать ему руки-ноги.Существо, чье пришествие предсказывалось тысячи лет (в основном, Мэнни, и,обычно, испуганным шепотом), существо, которому предстояло вырасти вполучеловека-полубога, существо, которому предстояло наблюдать за уходомчеловечества и возвращением Прима… это существо, наконец-то появилось в обликенаивного, со злым сердцем ребенка, который теперь умирал, потому что набилживот отравленной кониной.

Ка не могла приложить к этому руку.

3

В день ухода Сюзанны Роланд и его два спутника не сумелимного пройти. Пусть Роланд и запланировал на этот день довольно-таки небольшойпереход, чтобы выйти к Башне на закате следующего дня, ему бы и не удалосьдалеко уйти от их последнего лагеря. У стрелка щемило сердце, он чувствовалсебя одиноким, уставшим чуть ли не до смерти. Патрик тоже устал, но он, покрайней мере, при желании мог ехать на повозке, и изъявил такое желание,большую часть дня действительно ехал, спал, рисовал, часть пути шел, чтобыпотом опять забраться на Хо-2 и вздремнуть.

Пульс Башни с силой бился в голове и сердце Роланда, мощная,прекрасная песня звучала в ушах, ее исполнял тысячеголосый хор, но все это немогло вытопить свинец из его костей. А потом, когда он искал тенистое место,чтобы остановиться и перекусить, как они всегда делали в полдень (хотя ужедавно пошла вторая половина дня), его глазам открылось нечто такое, что разомзаставило забыть и про усталость, и про печаль.

На обочине дороги росла дикая роза, судя по всему, точнаякопия той, что они видели на пустыре. Она цвела, невзирая на совершенно неподходящее для цветения время года, которое Роланд определил, как очень раннюювесну. Светло-розовые наружные лепестки плавно переходили в яростно-краснуюсередину, цвет, по разумению Роланда, желаний сердца. Он упал на колени передрозой, наклонился ухом к коралловой чашечке, прислушался.

Роза пела.

Усталость осталась, как ей и положено (во всяком случае, поэту сторону могилы), но одиночество и грусть исчезли, хотя бы на какое-товремя. Он всматривался в сердцевину розы и видел в самом ее центре что-тожелтое, столь яркое, что не мог смотреть туда в упор.

«Ворота Гана, — подумал он, не зная точно, что это означает,но уверенный в своей правоте. — Ага, ворота Гана, вот что это такое».

Эта роза отличалась от розы на пустыре лишь в одном, но,должно быть, очень важном: ушли ощущение болезни и некоторая нестройностьголосов. Эта роза сияла здоровьем, ее переполняли свет и любовь. Ее и всеостальные… они… они, должно быть…

«Они питают Лучи, не так ли? Песнями и ароматом. Как Лучипитают их. Это живое силовое поле, дающее и берущее, и источник этого силовогополя — Башня. Эта роза — первая, выдвинувшийся вперед авангард. А на Кан'— КаНоу Рей их десятки тысяч, таких же, как эта».

Мысль эта едва не повергла его в обморок. Но тут же пришлавторая, наполнившая его злостью и страхом: тот единственный, что смотрит на этоогромное красное одеяло, безумен. И может уничтожить все розы в мгновение ока,если получит такую возможность.

Его осторожно похлопали по плечу. Позади стоял Патрик, рядомс ним — Ыш. Патрик указал на заросшую травой поляну за розой, потом несколькораз поднес воображаемую ложку ко рту. Указал на розу и знаками дал понять, чтохочет ее нарисовать. Есть Роланду особо не хотелось, но второе предложениеПатрика очень даже понравилось.

— Да, — кивнул он. — Мы здесь перекусим, а потом я,возможно, немного вздремну, пока ты будешь рисовать розу. Сможешь сделать дварисунка, Патрик? — и он оттопырил два пальца на правой руке, чтобы Патрик точнопонял, чего от него хотят.

Юноша нахмурился, склонил голову набок, все еще не понимая,зачем Роланду понадобились два рисунка. Его волосы, упавшие на плечо, яркоблестели на солнце. Роланд подумал о том, как Сюзанна вымыла Патрику голову в ручье,несмотря на громкие протестующие вопли. Самому Роланду такое никогда не пришлобы в голову, но с чистыми волосами Патрик стал выглядеть куда как лучше. Вотпочему, взглянув на блестящие волосы, Роланд вновь загрустил по Сюзанне,несмотря на пение розы. Она украсила его жизнь. И понял он это лишь теперь,после ее ухода.

А теперь остался с Патриком, невероятно талантливым, но такмедленно соображающим.

Роланд указал на альбом, потом — на розу. Патрик кивнул, этучасть он понял. Потом Роланд поднял два пальца здоровой правой руки и вновьуказал на альбом. На этот раз Патрик просиял: ему все стало ясно. Указал нарозу, на альбом, на Роланда и, наконец, на себя.

— Совершенно верно, большой мальчик, — кивнул Роланд. —Рисунок розы для тебя и для меня. Она красивая, не так ли?

Патрик энергично кивнул, принялся за работу, тогда какРоланд занялся едой. Опять наполнил три тарелки, и Ыш, как и в прошлый раз,отказался от своей порции. Посмотрев в окаймленные золотистыми кругами глазаушастика-путаника, Роланд увидел в них пустоту, ощущение потери, и в глубинедуши даже обиделся. Ышу не следовало слишком уж часто отказываться от еды: он итак сильно похудел. Его иссушила тропа, как сказал бы Катберт, возможно, сулыбкой. Того и гляди ему понадобятся нюхательные соли, чтобы приводить его вчувство. Но Роланд имел дело не с неженкой.

— Почему у тебя такие грустные глаза? — строго спросил онушастика-путаника. — Если ты хотел пойти с ней, мог бы это сделать, когда утебя был шанс. Так чего теперь смотреть на меня с такой грустью в глазах?