– Смерть евреям! – ревела толпа, вламываясь в ворота, и местные обитатели – даже те, у кого не было никаких причин проклинать евреев, – были захвачены этой волной ярости и внезапно стали доносчиками. «В этом доме живет еврей!» Погромщики как саранча налетали на здание и врывались в дом, убивая, грабя и ломая все, что попадалось на глаза.

– Найти ростовщика! – кричал человек, который никогда не одалживался ни у одного еврея, и, подобно чудовищному животному, толпа, движимая единым стремлением, кинулась в южную часть города, где какой-то христианин показал ей четырехэтажный дом Хагарци. К счастью, сам банкир отсутствовал, но солдаты выволокли его дочь и высоко подняли ее на двух копьях. Когда она взлетела в воздух, стало видно, что она беременна, и женщины одобрительно завопили: «Одним ударом вы пришибли двоих!» После чего разорвали ее на куски.

– В синагогу! – раздались крики. Это невысокое здание, так непохожее на церковь, вызвало новый прилив ярости, потому что, добравшись до святилища, погромщики убедились, что в нем нашли себе убежище шестьдесят семь евреев. – Сжечь их всех живьем! – вопила толпа. Прямо у входа была навалена гора стульев и обломанных сучьев. Их полили маслом и подожгли. Когда задыхающиеся от дыма евреи пытались вырваться на свободу, их встречали ударами копий и швыряли обратно в огонь. Все погибли.

Но они могли считать себя счастливчиками, потому что теперь крестоносцы набросились на еврейских женщин. Пожилых они убивали на месте, пуская в ход кинжалы. С молодых сдирали одежду и под общие аплодисменты одну за другой насиловали на городской площади. Затем, пресытившись и полные отвращения к своим жертвам, отрубали девушкам головы.

Два жутких часа крестоносцы бушевали на улицах Гретца, убивая и калеча людей. Когда наконец они, в залитых кровью плащах и с мутными глазами, утомились размахивать мечами, то стали друг перед другом оправдывать эту бойню: «Было бы просто глупо идти на Иерусалим, оставляя за спиной жить и богатеть тех, кто распял нашего Спасителя». И когда они покинули город, то оставили в нем восемнадцать сотен убитых евреев, положив начало тому тяжелому наследию, которому было суждено навечно преследовать немцев.

Когда и могучие рыцари, и священники ушли из города, над ним воцарилось мрачное молчание. Из своего убежища, куда он смог пробиться несколько часов назад, выбрался еврей в платье венецианского сукна с меховым воротником и медленно побрел по улицам. Он увидел сожженную синагогу, в развалинах которой лежали шестьдесят семь обугленных скелетов. Он увидел, как поперек улицы распростерлось растоптанное, изуродованное тело его дочери. Он видел тлеющие книги и растерянные испуганные лица своих соседей-христиан, с которыми часто поддерживал дружеские отношения. Они узнавали в нем еврея, одного из самых уважаемых граждан города, но они были настолько пресыщены убийствами, что ни у кого не поднялась рука на этого несчастного человека. И мы оставляем его, честного банкира, на этом месте. Он начал собирать растерзанные остатки своей недавней жизни, с остекленевшими глазами бродя по улицам Гретца, но мы не бросаем его, потому что он снова и снова будет появляться рядом с нами. Его имя Хагарци из Гретца, мельник-беглец из Макора, и, когда соседи признают все величие его мужества, он продолжит свое существование под именем Божьего человека.

Когда этим вечером крестоносцы разбили лагерь на берегу Рейна, граф Фолькмар, оставив жену, зашел в командирский шатер, где потребовал от своего шурина, развалившегося в кресле, ответа на вопрос: «Как ты посмел убивать евреев моего города?»

Гюнтер, полный расслабленного блаженства после столь восхитительного дня, не испытывал желания спорить.

– Общеизвестно, что они враги Бога, – не повышая голоса, объяснил он, – и в этом шатре мы только что поклялись, что, когда пройдем вдоль Рейна, из них не останется ни одной живой души. – Рыцари всем своим видом показывали, что они согласны с таким решением.

Фолькмар, потрясенный хладнокровием, с которым было принято это дьявольское решение, схватил Гюнтера за руку.

– Ты не должен был побуждать своих людей, – взмолился он. – Только посмотри на тот ужас, что они сотворили в Гретце.

Гюнтер терпеливо убрал руку родственника.

– Мне жаль, что пожар синагоги спалил часть твоего города, – извинился он, решив, что никакие доводы не смогут умалить значение этого великого дня.

Фолькмар рывком поставил его на ноги.

– Ты должен покончить с такими бунтами! – приказал он. – И больше ты не будешь убивать евреев!

Гюнтер разозлился. Он был выше Фолькмара, моложе и тяжелее его. Но он просто отбросил руки своего зятя и снова устроился в кресле.

– Глупо оставлять за спиной евреев. Они распяли Христа и не должны богатеть, когда мы уходим сражаться. – Он пренебрежительно отвернулся от графа, но такого хамства Фолькмар уж не мог стерпеть и могучим рывком выдернул Гюнтера из кресла. Молодому светловолосому воину этого было более чем достаточно. Он уперся пятерней в лицо родственника и отшвырнул его. Фолькмар отлетел назад, споткнулся и упал. Схватившись за меч, он был готов выхватить его из ножен, но ему помешали рыцари Гюнтера, которые обступили его и, подняв на ноги, вытолкали из шатра. Готфрид, тот глуповатый тип без подбородка, набрался храбрости и крикнул из-под полога:

– Больше не приставай к нам. Армию возглавляет Гюнтер, и мы не оставим в живых ни одного еврея.

Крестоносцы во главе с Гюнтером смерчем прошли по долине Рейна, оставляя за собой кровь и трупы евреев. В Майнце, Вормсе, Шпейере они убивали и убивали, пока людей не стало мутить. Возглавлял убийц Гюнтер, громогласно провозглашая, что Бог сам обрек Его врагов на уничтожение. В маленьких городках евреев сгоняли в какой-нибудь дом и сжигали там живьем. Если они пытались укрыться в укрепленных кварталах, рыцари сметали оборону и рубили их на куски. В одном городе собравшиеся евреи, вооружившись ножами, заточенными, как предписывает Тора, для ритуальных жертвоприношений, аккуратно перерезали себе горла, так что, когда крестоносцы вышибли дверь, полы были липкими от пролитой крови.

– Грязные еретики – сотворить такое! – возмущались рыцари, но их ярость достигла апогея, когда они убедились, что еврейские матери, не дожидаясь, когда крестоносцы поднимут их детей на копья, сами перерезали им горло.

– Они животные! – взревел Гюнтер. – Какая мать может убить своего ребенка?

Мы точно излагаем ход событий, потому что Венцель Трирский оставил их описание в своих хрониках «Германский Крестовый поход»:

«Самое странное во всей этой веренице смертей было наличие того факта, что, если не считать нескольких евреев, убитых в горячке первого штурма, все остальные могли спасти свои жизни и души простым актом обращения в Истинную Веру, но они упрямо отказывались, предпочитая упорствовать в своей непростительной ошибке вместо того, чтобы обрести спасение. Я сам предлагал не менее чем четырем тысячам евреев любовь и признание моего Господа Иисуса Христа, но они упрямо поворачивались ко мне спинами, восклицая: «Слушай, о Израиль, Господь Бог наш, Бог един!», и нашим христианам не оставалось ничего другого, как убивать их.