– А я думал, он был арабом.

– Чистокровным курдом, – коротко бросил Табари.

Он заговорил по-арабски со сторожем мечети, который наконец пустил двух археологов в минарет, в темной узости которого они двинулись по винтовой лестнице, пока Табари не выбрался на площадку, откуда перед ними открылась такая бескрайняя красота этого удивительного города, что Кюллинан онемел. Он мог только стоять и смотреть на эту землю, на которой время оставило свои следы. Возведенные турками стены местами настолько широки, что по ним бок о бок могли бы проехать десять колесниц. Во времена крестоносцев вдоль них высились двадцать две башни, от некоторых из которых еще остались следы оснований. Во все стороны тянулись площади, причалы и древние здания, возраст которых превышал тысячу лет, а на востоке молчаливо возвышался холм доисторической Акки, откуда Наполеон тщетно пытался штурмовать город… холм, так и оставшийся невскрытым, таивший в себе загадки по крайней мере пяти тысячелетий. Еще дальше к востоку лежал Макор с двумя зияющими ранами траншей по краям, с помощью которых любопытные люди пытались проникнуть в его тайны, а на западе раскинулось бессмертное Средиземное море, штормовые волны которого приносили к этим берегам финикийцев, греков, римлян, а потом англичан.

Кюллинан уже был готов сделать совершенно удивительное заявление, которых археологи обычно избегают, и признаться, что «это мой любимый город в Израиле», когда к нему подошел Табари и, показывая вниз, на стены, сказал:

– Когда король Ричард Львиное Сердце, разбив лагерь на том холме, попытался захватить Сен-Жан-д'Акр, за этими стенами засели несколько проклятых арабов, которые попытались остановить его.

– Ты меня удивил, – признался Кюллинан. Хотя он знал историю Святой земли лучше многих, о такой подробности он никогда раньше не слышал и заподозрил, что Табари ошибается.

– Давай спустимся к кафе, – предложил араб.

Они направились к тому месту, где вот уже двадцать столетий подавали напитки, и попросили официанта принести бутылку араки. Когда Табари наполнил стаканы прозрачной жидкостью, пахнущей анисом, он сказал:

– Крестоносцы владели Акрой примерно двести лет, но за все это время с арабами они воевали редко, потому что как раз перед появлением христиан сюда пришли турки и нанесли нам тяжелое поражение. Так что война постоянно шла именно с турками, а не с арабами. Строго говоря, если не считать небольших религиозных расхождений, мы всегда были куда ближе к вам, чем к туркам. Союз был бы очень нужен, но он, конечно, унизил бы арабов тем, что турки отступали не перед ними, а перед набирающим силы христианством. – Он мрачно покачал головой, думая об упущенных шансах истории, а затем удивил Кюллинана, сказав: – Думаю, ты знаешь, что арабы снова и снова пытались заключить такой союз.

– Никогда не испытывал большого доверия к этому утверждению.

– Мы пытались. Постоянно.

Кюллинан подлил несколько капель воды в свою араку, с удовольствием наблюдая, как прозрачная жидкость стала молочно-белой. Табари подозвал официанта и подчеркнуто простыми словами, с которыми обычно обращаются к отсталым детям, объяснил ему, что к чему:

– Мой друг – американец. Как ты знаешь, у американцев должен быть лед. Не стой как дурак. Принеси американцу лед.

– У нас нет льда, – объяснил официант.

– Так найди! – рявкнул Табари. – Он американец.

И затем снова повернулся к Кюллинану:

– Когда ваши люди наконец взяли Антиохию, они удивились, обнаружив арабских послов, которые предложили заключить союз против турок.

– И что ему помешало?

Табари побарабанил пальцами по старой истертой столешнице и задумчиво предположил:

– Стоит однажды заявить, что вы ведете священную войну, то теряете все возможности иного благородного выбора. – Замолчав, он уставился на чистый и красивый силуэт мечети на фоне финиковых пальм.

Вот тут уж было много вариантов, которые Кюллинан мог использовать, чтобы поддержать разговор. Ведь Табари дает понять, что в октябре 1097 года, когда крестоносцы взяли Антиохию, они были настолько одержимы христианским рвением, что не смогли по-настоящему оценить возникшую перед ними ситуацию – точно как и арабские страны, окружающие Израиль, в 1964 году настолько воспламенены идеей джихада, что совершенно не в состоянии рационально оценить тот факт, что Израиль существует как суверенное государство. Или он скрытно упрекает евреев в ошибке, в которой они не виноваты: они построили религиозное государство, окружив его такими шорами, что за ними не видно реальностей мира. Или он, может быть, имеет в виду всеобщую религиозную войну, возможность которой они когда-то обсуждали, – в ней примут идеологическое участие Соединенные Штаты и Россия, и каждая сторона будет страдать теми же недостатками, которые погубили крестоносцев: неспособность увидеть сквозь жар, застилающий глаза, то, что они сами породили? Но сейчас Кюллинан не хотел говорить на эти темы, поскольку его занимала лишь подлинная история Акры во времена крестоносцев, а не то, как она могла сложиться. Так что он испытал чувство благодарности к официанту, когда тот наконец принес кусок льда – но он был очень грязный.

– Боже мой! – возмутился Табари. – Такое нельзя класть в стакан чистоплотному американцу! – Взяв этот сомнительный кусок льда, он стал поливать его водой и вытирать рукавом, но, как бы он его ни полировал, лед не становился лучше, и Табари рассерженно бросил его в свой стакан. Обратившись к группе развеселившихся арабов, которые сидели на корточках у стенки мечети, он сказал: – Эта страна никогда не станет первоклассной, пока уважающий себя американец не сможет получить лед для своей араки. Ну что мы за люди?

Повернувшись к Кюллинану, он сказал, явно вызывая его на спор:

– А я вот что считаю. Первые девять тысяч человек, которых ваши крестоносцы убили в Азии, были христианами. Ваши отважные французы и немцы, поцеловав крест, врывались в какой-нибудь город с воплями «Смерть неверным!» и встречали здесь арабов с тюрбанами на головах. Когда бойня подходила к концу, выяснялось, что они перебили богобоязненных несторианцев, византийцев и египетских коптов, которые хотели лишь помочь им. Должно быть, им было очень стыдно. Когда все это наконец выяснялось, ваши ребята отправлялись убивать настоящих мусульман, но и на этот раз вы, к сожалению, убивали лишь арабов, которые хотели стать вашими союзниками. И только много времени спустя в ходе вторжения вы все же столкнулись с турками, которые всегда были вашими настоящими врагами.

– Чем ты это можешь объяснить?

– Извечными несправедливостями бытия, – засмеялся Табари. – Почему христиане осмеливаются походить на арабов? Или взять сегодня, – какого черта так много евреев смахивают на арабов? Вопрос можно поставить и по-другому. Почему этот проклятый Элиав с трубкой как две капли воды похож на немца-христианина, а меня не отличить от израильского еврея?

Кюллинан был готов обсудить эту забавную чушь, но утро уже подходило к концу, и Табари вернулся к своей главной теме: