1 октября, когда Гюнтер уже давно был в Азии, Венцель Трирский вернулся в Софию с мешком денег для выкупа, и начальник тюрьмы, принимая их, сказал священнику: «Если бы все крестоносцы были такими, как ваш граф Фолькмар, то мы, болгары, не доставили бы им никаких неприятностей». С нескрываемым сожалением он распрощался с графом и его семьей и даже дал им вооруженный эскорт до столицы.

– Может, вы и одолеете неверных, – сказал он, когда маленький конвой направился к Константинополю.

До его могучих стен они добрались 18 октября 1096 года, и Фолькмар приказал сопровождающим остановиться, чтобы он мог рассмотреть внушительные укрепления. Он выяснил, что если толщина стен его замка в Гретце составляла четыре кирпича, то здесь они лежали в двадцать рядов.

– Не хотел бы я брать эту крепость, – заметил Фолькмар священнику.

– Сир, – вмешался болгарский охранник. – Это еще не крепость. Это всего лишь ее внешняя стена.

С нескрываемым и все растущим изумлением они оказались в пределах города, и, когда наконец добрались до настоящей крепости, Фолькмар уныло признался:

– Снаружи ее не взять.

Болгарин сказал:

– Турецкие крепости в Азии куда мощнее этой, а если вы хотите добраться до Иерусалима, вам придется брать их.

В первый раз Фолькмар осознал, в какую войну он ввязался.

С вытаращенными глазами он добрался до того места дороги, откуда открывался вид на Золотой Рог, у изрезанных берегов которого стояло множество кораблей; он видел и противоположный берег залива, усеянный лавками и заваленный товарами. Нет, то была не сельская долина Рейна; тут билось сердце огромной империи; и тут он увидел справа от себя блистательное великолепие куполов собора Святой Софии. Нависая над морем, они озаряли его своим сиянием, и Фолькмар понял, насколько этот город отличался от всех прочих.

Когда ему довелось встретиться с одним из императорских чиновников, он спросил, где его друзья-крестоносцы, и получил ответ:

– До нас дошли сведения, что скоро явится Готфрид Бульонский, а также прибывает Роберт Нормандский.

Услышав эти громкие имена, Фолькмар испытал облегчение, но все же уточнил:

– Я имел в виду Гюнтера Кёльнского и Петра Отшельника.

У чиновника потемнело лицо, и он мрачно сказал:

– Об этих спрашивайте у других.

Позже Венцель, бродя по рынку, узнал, что Гюнтер и германцы в августе высадились в Азии и уже успели ввязаться в драку с турками. Новости огорчили Фолькмара – не из-за опасений, что родственник попадет в это волшебное царство раньше его. Скорее потому, что, если война вот-вот разразится, человек чести должен принять в ней участие. Он не стал скрывать свое разочарование от Матильды. Но на следующий день Венцель, вернувшись, принес слухи, что чернь, возглавляемая Гюнтером, столкнулась с турецкой армией и была начисто вырублена.

В течение трех мрачных дней по берегам Золотого Рога ходили противоречащие друг другу сообщения, но наконец с азиатской стороны прибыл Гюнтер Кёльнский. Он так отощал и у него так запали глаза, что сестра с трудом узнала его. Некогда могучий воин потерял сорок фунтов, его грязные светлые волосы свалялись. Плащ был в лохмотьях, а гордый синий крест полуоторванный свисал с плеча. Он был рад увидеть Фолькмара, но тут же свалился на застланную парчой кровать и, отказавшись от дальнейших разговоров, попросил воды.

Весь этот первый день измотанный, отощавший немец спал, не произнеся ни слова. Но наконец он открыл глаза, посмотрел на Венцеля, который терпеливо ждал рядом с кроватью, и сказал:

– Нас вернулось лишь семеро.

Венцель позвал графа и повторил ему и Матильде невнятное бормотание крестоносца.

– Вернулись только семь рыцарей? – переспросил он.

– Из рыцарей только я один, – ответил Гюнтер, передернув плечами, словно стараясь избежать расспросов. – Из остальных – лишь шесть крестьян.

– Где ты оставил женщин? – спросила Матильда.

Вскинув голову, брат посмотрел на нее и растянул в ухмылке тонкие губы.

– Женщин? – повторил он. – Ты когда-нибудь видела банду турецких солдат, которая врывается в лагерь, где лишь дети, кони и женщины? – Гюнтер несколько раз взмахнул рукой, показывая, как вздымаются сабли. Он продолжал глупо улыбаться, не в силах справиться с выражением лица.

– То есть все погибли? – спросил Фолькмар.

– Брат, – содрогнувшись, ответил рыцарь, – из тех, кто вышли вместе с нами, выжили только семь человек.

Священник опустился на колени рядом с постелью и стал молиться, а Фолькмар старался представить себе ту маленькую армию, которая прошла через Гретц всего пять месяцев назад. В ней было более двенадцати тысяч человек, не считая трех или четырех тысяч женщин и детей, и Гюнтер потерял всех. Кроме семерых.

– Боже милостивый, – молился Венцель, – таков ли Крестовый поход?

И тут Гюнтер наконец разговорился.

– Мы не всегда терпели поражение. О нет! Мы одержали одну потрясающую победу. От моря мы пошли в глубь страны и наткнулись на деревню, из которой против нас вышла небольшая армия хорошо вооруженных людей в длинных плащах. С боевыми кличами мы набросились на них и всех перебили. – Он нервно захихикал – теперь этот высокий светловолосый мужчина повел себя как ребенок. Фолькмар и священник Венцель в ужасе уставились друг на друга, но через минуту Гюнтер взял себя в руки и продолжил: – Когда все были мертвы, от их женщин мы узнали, что они были христианами, которые шли на соединение с нами. Но они выглядели как турки… в этих длинных плащах… – Он приподнялся на кровати и умоляюще спросил у Фолькмара: – По какому праву христиане носят тюрбаны? – Никто не ответил, и он, рухнув обратно на подушки, уставился в потолок. Куда делись его рыцари? прекрасные женщины? глупый Клаус, не расстававшийся с клочком шерсти мула? Но Фолькмар видел перед собой только физиономию без подбородка Готфрида, который глупо улыбался в то первое утро в Гретце. Он был лучшим олицетворением тех шестнадцати тысяч, что погибли.

Фолькмар вспомнил, что монахи, которые призывали к Крестовому походу, честно предупреждали: «Мы идем сражаться за нашего Господа, и кое-кого ждет смерть, но те, кто в этом великом начинании останутся в живых, получат отпущение грехов». Иными словами, всегда было понятно, что потерь не избежать. Более того – и Хагарци предупреждал, что из каждой сотни вернется не более девяти человек. Так что граф понимал, с каким смертельным риском связан этот смелый поход, и, как человек, которому уже было далеко за сорок – в те времена это был уже солидный возраст, – он был готов и сам расстаться с жизнью; но он не был готов к тому, что из всей армии в шестнадцать тысяч человек в живых останутся только семеро. У него пересохло горло.

– Какую ошибку ты допустил? – спросил он шурина.

Тот изумленно посмотрел на него.

– Ошибку? – недоверчиво переспросил он. – Ты хочешь сказать, турки победили потому, что мы в чем-то ошиблись? – Гюнтер истерически расхохотался. – Какую мы допустили ошибку? – повторял он снова и снова, пока сестра не увела Фолькмара и священника.