Это раз, а затем он призывает гласных из крестьян и напоминает им слова Государя: слушайтесь ваших предводителей, а предводителю дает совет поговорить с крестьянами и предупредить их насчет их долга выбирать людей в мировые судьи по совести.

И вот только этими настойчивыми усилиями удалось отпарировать угрозу выбора в мировые судьи – анархиста. Но все это не легко, говорит Анастасьев, потому что ежедневно надо быть настороже.

Второй союзник красных в губернии – это Петербург. В каждом министерстве у самых красных есть союзники в том или в другом виде, затем есть у них Сенат, куда они обращаются с жалобами на губернатора и где находят часто и очень часто поддержку, а затем такие газеты, как «Новости», и такие журналы, как «Вестник Европы». Все это вместе дает красным еще много силы.

А затем ко всему этому надо прибавить, что главная причина их живучести заключается в безобразной апатии Петербурга.

– Верите ли, – говорит Анастасьев, – я здесь всего неделю, приехал я полный жизни, энергии, а теперь, даю вам слово, руки опускаются, я бегу вон отсюда. Как будто Россия не существует: у каждого свои заботишки, свои делишки, свои интрижки, слушают на одно ухо, а затем вас встречают сплетнями; в два дня я узнал про себя больше небылиц, грязных скандалов, нелепых, без тени даже правдоподобия, больше, чем за три года в Чернигове. За циркуляр о земских врачах меня буквально благословляют в губернии, потому что теперь ни один врач, как только его зовешь, не откладывает приезда на минуту, а здесь прочитали против меня статью «Вестника Европы»[823] и говорят: да, разумеется, хорошо, но все-таки угрожать земским врачам смещением с должности, это уж того… чересчур…

По второму циркуляру[824], верите ли, от военных получаю и письма, и телеграммы, и здесь самые искренние приветствия словесные с сочувствием; а в Петербурге все сановники смотрят на вопрос иначе: как, выборное начало, городской голова…

– Да он негодяй, – говорю я, – он это нарочно сделал, наученный красными, чтобы публично посмеяться над военным начальством…

– Ничего не значит, – говорят мне, – все-таки надо уважать выборное начало.

– Больше чем военное, сорвалось у меня в досаде, да?

– А что ж, – отвечает сенатор в Англ[ийском] клубе, – хоть бы и больше, а не больше, то все же не меньше.

По моему вопросу Анастасьев мне рассказывал интересную подробность. Когда «Правительственный вестник» напечатал в опровержение статьи «Гражданина» о беспорядках в Лесном управлении казенном статью, присланную [М. Н.] Островским, и № «Правит[ельственного] вестника» был получен в Чернигове, он, Анастасьев, обратился к главному лесному чиновнику в Чернигове[825], очень сведущему и умному человеку, с вопросом: «Ну, кто прав, по-вашему?» Чиновник этот, оказалось, в бытность свою прежде в северных губерниях, все это дело знал в мельчайших подробностях, и говорит Анастасьеву про статью «Правит[ельственного] вестника»:

– Удивляюсь, и только!

– А что? – спрашивает Анастасьев.

– Да все наврано, и факты, и цифры… Как это они себя не боятся компрометировать, ведь уличить можно.

В том-то и горе «Гражданина», что он затем с цифрами из Контрольного отчета уличил Министерство государств[енных] имуществ в неправде и в искажении фактов, и вместо того, чтобы благородно сознаться в ошибке, министр госуд[арственных] имуществ обращается к [Д. А.] Толстому и требует наказания над «Гражданином» за сообщение будто бы правительственных данных, не подлежащих оглашению.

Это возмутительно, потому что 1) «Гражданин» сообщал данные не из секретных и из краденых источников, а из официальных, а во-вторых, ведь суть дела не в этом, а в том, что если они к неправде прибегают в ответах официальных в «Правительств[енном] вестнике», то значит в конце концов: кого же обманывают?

Опять-таки – только Государя!

Вот почему так трудна борьба с ними. Какой я ни на есть, для меня солгать Государю было бы все равно, что убить отца, мать: я бы не мог переносить мучений совести. Для них солгать нипочем. Дутая цифра, ответ: «это неправда, не верьте», или: «ему верить нельзя» – подобранные ловко факты, и так далее, все это нипочем…

Ведь вот университетские истории, это посерьезнее лесного вопроса, тут кроются опасности большие. Кто не знает из преданных честно России людей, что главное зло и главная причина всех беспорядков, главная опасность в том ужасном персонале, который сверху около Делянова до самого низа раскинут зловредною сетью по всей России, и молодежь портится и гибнет в школах благодаря своим учащим и воспитывающим. А между тем эту-то ужасную правду тщательно велят скрывать от Престола, грозят карами, когда говоришь о ней даже с осторожностью, и говорят: неправда, все это ложь, все это глупости, все прекрасные педагоги, все порядочные люди.

Отчего же это так? Говоря, что мне непонятно, как можно лгать Государю, а что те лгут, что я хвастаться хочу, или себя считаю лучше их, нет, Боже сохрани меня от такой мысли. Тут, увы, вся беда в официальном мире… И зная это, нет дня, чтобы я не благодарил Бога за то, что я ноль в этом официальном мире! Тут не они лгут, те высшие люди, которые подходят к Государю, а их подчиненные лгут, потому что нуждаются в лжи, и подводят своих начальников, а те подводят уже неумышленно, а часто из ложного понимания своего положения и достоинства. Они думают, что сказать Государю: «Виноват, Государь, я ошибся, я Вас ввел в заблуждение», – хуже, чем поддерживать мнение, в правоте коего у них нет уверенности, будто бы чтобы не ронять достоинство и авторитет и обаяние правительства. Отсюда и выходит ложь.

Ведь отлично знали те, которые стояли за [С. А.] Петровского, что это за сомнительная личность, но раз они подсунули его, они признали, что их достоинство будто бы велит его отстаивать, и тогда понадобилось уже лгать, принимая ручательство за этого сомнительного человека.