С другой стороны, позволил ли я себе хоть тень на кого-нибудь честного набросить в беседе с Вами из-за личных каких-нибудь интересов? Нет, слава Богу. И тут в прошлом моем сколько назидания! Помните ли, в начале Вашей самостоятельной жизни, в конце шестидесятых годов, когда я был моложе и, следовательно, страстнее в своих чувствах и впечатлениях, и наши отношения были ближе, чем теперь, с виду, как Вы меня цукнули за то, что я, охваченный так сказать порывом преобладания над всеми Вам близкими относительно доверия Вашего, начал злословить то на одного, то на другого… Потом пришла опала. Я, увы, слишком поздно постиг, как Вы были правы, и как я был виноват, но сознайтесь, что искупленный дорогою ценою урок не пропал даром. А тут еще жизненный опыт и разум доделали дело, и пришло время, когда то же чувство обожания к Вам, которое во дни оны меня влекло к безрассудному порыву наговаривать Вам на других с целью хотя и хорошею, но все же себялюбивою, то же самое чувство потом стало меня побуждать размышлять глубже и шире и смотреть на Вас и понимать Ваше положение выше и безличнее. Я понял, что наоборот, ввиду Вашего без того трудного положения, ввиду тех без того уже многочисленных подступов к Вам и интриг, имеющих целью Вас восстановлять недоверчиво против одного или против другого, кто любит Вас искренно и бескорыстно, должен напротив все свои душевные заботы направлять к тому, чтобы как можно более людей к Вам приближать с хорошей стороны, чтобы как можно меньше Вас возбуждать против людей, разочаровывать, дабы на душе Вашей, без того озабоченной, без того огорчаемой, накипь дурных чувств не могла мешать действию хороших чувств и впечатлений. Дурное узнать про человека Вы всегда успеете, но хорошему, к несчастью, так часто не дают люди в своей заботе о злобе дня в полноте доходить до Вас и утешать Вас и ободрять Вас.

Но для любящего Вас совесть ясно указывает в то же время долг делать различие между тем, что люди называют: intriguer contre quelqu’un[809], злословить, разочаровывать, вооружать вообще против людей – и тем, что совесть честно преданного Вам человека безусловно велит ему делать: это изобличение попыток Вас обманывать, изобличение интриги, изобличение поступка прямо вредного Вашим интересам и государственному делу. Тут долг любящего Вас призвать Бога на помощь и не бояться Вас огорчать, ибо что может значить минутное огорчение сравнительно с святою и светлою возможностью Вас предостеречь вовремя, Вас уведомить о том, что иные хотят из личных интересов от Вас скрыть, и вообще отдалять от Вас повод, чтобы Вас осудили, и приближать напротив повод к тому, чтобы Вас лишний раз благословляли. Вот мои мысли.

Я чувствую, что они верны, и высказываю их потому Вам, что за последнее время много, много передумал и по поводу того, что со мною делали, и по поводу того, что в мире государственном делалось, пришел к непреложному убеждению, Всемилостивейший Государь, что наш тайный союз с Вами с Божиею помощью имеет глубокое значение и может быть в известной степени Вашим интересам пригодным, и надо все делать, чтобы его скреплять взаимно, я буду скреплять его своею безграничною привязанностью и честностью в мысли, чувствах и действиях, Вы, Государь, умоляю Вас, скрепляйте его доверием Вашим… Я стою его!

Да благословит же Бог мои мысли дойти до глубины Вашей души!

Это был бы ценнейший подарок в день моих 49 лет!

№ 63

Всемилостивейший Государь!

Получил, как, вероятно, уже Вам известно, деньги от Вышнеградского на издание «Гражданина». С благоговением их принял и с благоговением благодарю за этот знак доверия к моей посильной работе. Но так как благодарность на словах ничего не доказывает, то могу только с горячею молитвою к Богу сказать, что надеюсь благодарность доказать на деле.

Немножко ее дает мне Бог доказывать на деле уже теперь, теми усилиями, которые я делаю, и не без успеха, совсем переработывать себя и язык свой в печати, строго обязываясь не увлекаться, передумывать каждый порыв и каждое слово, сдерживать себя даже в минуты сильных чувств и никогда не браниться.

В то же время имею возможность благодаря Бога сказать, что «Гражданин» идет вперед, и цифра подписчиков теперь, в январе, равняется той, которая была в прошлом году в конце его, так что, судя по результатам четырех месяцев издания, можно думать, что на второй год издания понадобится вдвое менее субсидии против первого года, а это мне кажется блестящий результат, которым я обязан кругу сотрудников.

№ 64

[Отдельные дневниковые записи 1888 года]

Сегодня по делу об опеке фон Дервиза[812] узнаю вещь, которая сильно раздражила и возмутила умы в министерских сферах против [К. П.] Побед[оносце]ва и еще раз доказывает, что этот человек сбивается с пути и перестает понимать то, что так красно проповедует другим и по поводу чего так зло обвиняет других, это сознание обязанностей, налагаемых на него его высоким положением. Мне рассказывали, что ввиду сильного возбуждения умов по поводу этого дела об опеке и того, что сам Манасеин говорит громко, что дело это нехорошее, Поб[едоносц]ев поехал к Бунге и просил его доложить Государю, что лучше было бы это дело не рассматривать в Комитете министров, а просить Государя поручить рассмотрение его двум, трем доверенным лицам. Бунге, при всем своем добродушии, был очень смущен этим обращением к нему Поб[едоносце]ва и отказался исполнить желание его, предвидя, с одной стороны, причинение таким ходатайством обиды всему Комитету министров, а с другой стороны, неудобство ставить Государя в неловкое положение, и рассказал другим про этот новый фальшивый шаг Поб[едоносце]ва.

Если верен этот рассказ, то он еще раз доказывает, что как только люди сходят с прямого пути в каком-нибудь деле и попадают на кривой, то немедленно интересы личные, самолюбия и другие берут верх над теми, которым они служат, и человек становится уже источником дурных и вредных советов, желая себя выгородить.