цилиндрическим сводом; ее освятили в честь святого Варфоломея. Церковь была такой же нищей, как и ее прихожане. Уго выяснил, почему Аделаида и вообще все жители ближайших деревень, принадлежащих барону, должны были платить кредиторам. Сабанель обанкротился. В подобной ситуации оказались многие земли Каталонии. Их феодалы, графы и бароны, влезали в большие долги, чтобы поддерживать свой роскошный образ жизни и выполнять все более дорогостоящие военные обязательства. Чтобы покрыть эти расходы, дворяне продавали договор выплат с ренты знатным горожанам, чаще всего – барселонцам. Те им выплачивали большие суммы, а они обязались ежегодно платить налог, соответствующий процентам. Если рента была бессрочной, то процент был низким, а если ею пользовалось одно или два поколения (так называемая пожизненная рента), то проценты устанавливались по двойной ставке.

В ходе такой финансовой операции дворяне требовали, чтобы их крепостные и вассалы лично подписывали документы, соглашаясь выплачивать ежегодную квоту. Чума, которая разорила всех и привела к сокращению численности населения, неурожаи, войны, новые эпидемии, наконец, элементарная жадность феодалов – все это привело к тому, что обязательства по большинству договоров не исполнялись. Селение разорялось и переходило в управление к торговцам, которые согласовывали средства платежа, изъятие или даже преобразование договора ренты в простой заем, ежегодная выплата по которому обслуживала накопившийся долг.

В таком положении оказались многие – Сабанель не стал исключением. Вассалы платили десятины своему феодалу и обязательный процент кредиторам – в данном случае седьмую часть урожая. Какими бы плодородными ни были земли, выживать на них было тяжело. Несчастным крестьянам оставалось только ходить в нищую церквушку и молиться Господу и Богоматери о мире и о всеобщем процветании.

Уго знал, что вино в Сабанеле не продается, и поэтому отправился к Франсеску с крепким бурдюком, принадлежавшим мужу Аделаиды. Бурдюк вонял, но почистить его Уго не удосужился. Вино он купил в одном из домов по дороге в Сабанель – в долг, чтобы не показывать своих денег. Никто не задавал вопросов. Никому и дела не было до того, что он купил вина. По воскресеньям, после мессы, все собирались где-нибудь в деревне, иногда в замке на плацу, и праздновали перед тем, как разойтись по домам. Всего в Сабанеле жило не более пятидесяти человек, включая стариков и детей. Аделаида уходила рука об руку с офицером. Тогда начиналась пьянка; один из солдат умел играть на флейте, и, если разрешал священник, музыка оживляла торжество. Говорили о погоде и скором сборе урожая.

Уго не составило труда узнать Франсеска среди людей, болтающих на эспланаде перед церковью: тот был невероятно худ, грязен и метался от одной кучки к другой, клянча выпивку. Иногда ему наливали. Уго отошел и сел под деревом, чьи ветви спасали от солнца, которое в эти весенние дни уже изрядно припекало. Он выждал время и поднял бурдюк над головой как раз в тот момент, когда его заметил Франсеск. Он принял это безмолвное приглашение и вскоре оказался рядом с Уго. Франсеск показал на бурдюк. Уго выпил и закашлялся – настолько противное было пойло.

– Угостишь? – спросил Франсеск.

Уго протянул ему бурдюк. Франсеск сел рядом и приложился к вину.

– Полегче, полегче! – остановил его Уго.

Казалось, Франсеск был готов залпом опорожнить весь бурдюк.

Уго снова выпил – как можно меньше. Он сказал, что его зовут Пау и он прибыл сюда недавно. Франсеск кивнул – мол, наслышан, как же. Уго воспользовался случаем и стал расспрашивать пьянчугу о людях на эспланаде. Показывал то на одного, то на другого, не забывая протягивать бурдюк. На них поглядывали, кое-кто даже указывал пальцем на парочку, усевшуюся под деревом, хотя вскоре почти все потеряли к ним интерес. «Пускай теперь чужак терпит нашего забулдыгу», – прочитал Уго по губам одного из местных. Франсеск, со своей стороны, отвечал на вопросы торопливо и бессвязно. В уголках рта постоянно скапливалась беловатая слюна.

«Вино!» – подумал Уго, прежде чем перейти к волновавшей его теме. Хорошо это или плохо, но вся его жизнь вращалась вокруг этого нектара богов. Катерина узнала, где заточена Мерсе, при помощи вина – теперь он делал то же самое.

– Говорят, ты хорошо знаешь замок, – сказал Уго.

Франсеск пожал плечами и ничего не ответил – виноделу пришлось вырвать у него бурдюк. Пьяница умоляюще протянул руку.

– Так знаешь ты замок? Подземелья? – настаивал Уго.

– Да. Сделай милость… Можно еще вина, а? Пожалуйста…

Поглядев на Франсеска, Уго на мгновение вновь пережил это ощущение – непреодолимую потребность выпить. Он спрятал бурдюк.

– Что там за камеры?

– Они… ну а какими они могут быть? Камеры и камеры!

Уго понял, что надо действовать хитрее. Он снова достал бурдюк:

– Расскажи мне о женщине, запертой в конце коридора.

Реакция Франсеска оказалась неожиданной.

– Нет… я не могу, – проговорил он, – нет. Нельзя о ней говорить. Гильем, тюремщик… – Франсеск отчаянно замахал руками. – Я не могу, нет. Никто не должен о ней знать…

– Возьми, – прервал его Уго и протянул бурдюк пьянице – надо было его успокоить: не хватало еще, чтобы кто-то заметил его тревогу. – Я знаю, что никто не должен знать, – продолжил Уго, – но я-то знаю. Ведь знаю?

Франсеск растерянно посмотрел на него:

– Да. Но как?.. Откуда?

– Гильем мой старинный друг. И Римбао тоже. От них и знаю. Так что мне можешь и рассказать. Но никому больше! – почти закричал Уго. – Понял? Никому, кроме меня, о ней рассказывать нельзя! Усек?

Франсеск закивал, сосредоточенный на наставлениях Уго. Затем он снова выпил.

– Сначала она только и делала, что плакала, – сказал вдруг пьяница. – А однажды даже со мной заговорила. Теперь ее всхлипов и не слыхать.

– Она жива? – напрягся Уго.

– Да-а, – протянул Франсеск. – Я недавно был у нее: приносил еду и убирал ведро с дерьмом.

Он покачал головой, точно сетуя на судьбу.

– А ты ее видел?

– Нет… То есть да. Тень в углу, прячется. Боится. Она так ведет себя, потому что некоторые солдаты…

Уго сжал кулаки и ударил по земле. Ему не хотелось знать, чего боялась Мерсе при виде солдат.

– Она как маленькая птичка, – продолжил Франсеск.

– В смысле?

– Мало ест… Совсем как птичка.

Пока Франсеск путано рассказывал о Мерсе и других заключенных, Уго едва сдерживался, чтобы не заплакать. Мысли о дочери занимали каждую минуту его жизни. Занимали настолько, что в тот майский день он едва не отрубил руку сыну Аделаиды, когда тот делал вид, что помогает ухаживать за лозой.

Чем больше Уго размышлял о том, как вызволить Мерсе, тем неприступнее казался ему замок Сабанель.