— Мы спасём его.

Глава 67

Джексон

Мрачная темница, внушавшая страсть и ужас, в которой не отличишь день от ночи. И в ней не только я, но и моя душа. Но и свечу во мраке души моей некому теперь зажечь. Призрачное сияние — свет из оконца этой пещеры, единственный признак жизни. Тюрьма в точности та же пытка. Эта холодная ледяная пустота, царившая в этих стенах, которая омрачает, внушая завершение жизни. Как смерть заживо. Пока не побываешь здесь, не поймешь, каково это жить на воле, отрадно встречая любое природное явление, неописуемый блеск звезд игристых в небосводе или расплавленный лунный свет. Здесь и воздух пленник, застывший, как мумия. Ему лихо тут. И человек будто сливается с «живой смертью», видит, как в черно-белом кино, её ужасные видения. Место, в котором и громогласный зов надежды смешон. Ощутимо — стены наслышаны молитвенными словами неверующих, будто принужденных веровать, во что угодно лишь бы спастись.

Темнота, сгрудившаяся возле меня, призывает взывать о сострадании. Я подавляю тревогу… но она возвращается с удвоенной силой. Средств для борьбы нет никаких. У меня опустились руки. Ввергли меня в бездну, заперли от мира живых, и кто станет моим освободителем? Кто поверит мне теперь? Мне представлялось, что я стал закаленным в ходе сражения, но внутренняя катастрофа привела меня к отчаянию. И как долго я буду утопать во мгле, быть наблюдателем собственной смерти? Я как моряк, потерпел предначертанное мне крушение. Может, и вовсе мне стоит оставить надежду на своё спасение?

Слышится чей-то возглас извне: «А Милана? Милана?» Сосредоточенный на одной мысли, я неотступно думаю о ней, о той, что пренебрег. Она наверняка уже всё знает. Кто я теперь в её глазах? Ее восприимчивая девичья сущность поверила на слова подлеца. Но все совершенно не так. «Я еще и в плену у мыслей». Когда мы вместе, то — яркое светило. С ней я чувствую себя сильней, как будто мое предназначение состоит в том, чтобы оберегать эту ангельскую душу. Соприкасаясь с ней взглядом, я тотчас преисполняюсь покорности, преклоняясь перед ней, прогибаясь, как цветок солнцу. Она — сияние средь тьмы, блестящая крупинка, малютка-звездочка инея, она же — небесный цветок, таинственно расцветающий. И если её нет рядом, то я утрачиваю связь со вселенной, я — не тот, я сам становлюсь мраком. Каждый день без неё — темный подвал. Если бы мир пошел ко дну и его существованию оставалось несколько секунд, то я бы провел их с ней. Я люблю её всем сердцем.

Поверит ли она мне?

Окруженный грязными сплетнями, я вскипаю негодованием, что Гонсалес после всего, что я сделал для него, позволил так обойтись со мной из-за того, что я так и не стал мужем его дочери, не дал согласия на союз по расчету. И жало мести восстало в нем. Пока я здесь, он обдумывает новый удар, чтобы не выпустить добычу из рук. Его люди с силой заломили мне руки за спину своими лапами, схватили за шиворот и устроили репортаж прямо на глазах у всех. Я более чем уверен, что всё это создано с одной целью — бесславить меня, молниеносно разрушив. И пусть он в эти минуты ощущает острое превосходство надо мной, я доберусь до того, чтобы и его взять на абордаж. «У таких людей, чьи темные дела плодятся в сердце, особенные радости. Швыряют направо, налево деньгами, их ничем и не удивишь больше». И как он смог определить документы подложными, когда я их хранил в сейфе в офисе? «Документы на Милану спрятаны у Тайлера. Как бы он не добрался до них…» Что взбредет ему в голову еще? Что скажут мои коллеги и какое будет будущее? Что же ждет меня впереди? Как освободиться от пут? Мысли мечутся в пространстве между висками. Они же слыхом не слыхали о моих настоящих отношениях с Беллой. Я всего лишь хотел пресечь губительное влияние Брендона на наши жизни с Миланой. Легкомысленно я отнесся к тому, когда необдуманно аргументировал телохранителю, что о моем проступке никто не узнает. И лишь сейчас я пробудился ото сна, поняв происходящее, стоя на грани между свободой и заточением. Иногда я все же предвидел свою гибель, но не придавал ей значения. Я стараюсь удержаться, но край близок и воцарившаяся во мне полная ясность, что кто-то толкает меня в ущелье смерти, убивает мою волю. С рассветом я признал всё роковым. Нельзя ничего предвидеть, нам неведомо, когда наступят фатальные минуты жизни, и где нас поджидает опасность — одному лишь Богу известно.

Всё, что имеет предел, побуждает нас выдержать трудности. Но каков предел в моем случае? В ушах неумолчный шум. Я зажимаю уши руками, а немые слезы застилают мои щеки.

«Милана, Милана, моя Милана…» — произношу, хватаясь за имя, как за веточку спасения.

Я сам выбрал этот экзамен.

Осыпанный пылью, в беспросветной тревоге ума не приложу, что мне делать. У меня отняли даже телефон и связь с внешним миром для меня разорвана. Я недооценивал порочную душу Гонсалесов. С моего языка рвутся оскорбления. Силы атакующего оказались так велики. Спрятав лицо в ладонях, я вскармливаю себя мыслями, что, как только я выйду на свободу, очищусь от обвинений, и правда восторжествует, все поймут, что я ни для кого не представляю опасности. И черт, я обещаю, я отвоюю утраченную позицию и разберусь с этим черным семейством. Я найду его уязвимое место. В глубине души я досадую на себя, что за всё это время так и не поговорил с ним наедине, как того советовали мне Тайлер, Ник и Питер, поэтому в некоторой мере виноват я сам. Припоминаются слова Тайлера: «Он длит попытку уничтожить тебя. Убедишься в этом, когда будешь в засаде, в омуте зла». А я вообразил себе, что угрозы Брендона — метод запугивания и все это время задерживал наступление этой минуты. И вот на заре своей жизни я прохожу словно через колючие тернии. «Как же Ник без меня? Он же будет ждать моего прихода домой с работы. Вдруг, ему станет плохо? А Милана, она же должна к нам сегодня прийти на обед…» — нахожусь под властью навязчивых мыслей в горестной задумчивости. В безнадежности я ударяю себя по лбу. «У запертого в холодных четырех стенах и сердце уже не просыпается к жизни».

Как вырваться на вольный воздух?