всех этих ужасных вещах есть какой-то смысл, потому что Бор сразу же включился не только в нашу работу, но и в наши разговоры. Каждая великая и глубокая проблема содержит в себе свое собственное решение… Об этом мы узнали от него[2231].

«Им не нужна была моя помощь, чтобы сделать атомную бомбу»[2232], – впоследствии говорил Бор другу. Он был там с другой целью. Он оставил жену, детей и работу и в одиночку уехал в Америку по той же причине, по которой он спешил в мрачные дни в Стокгольм, на встречу с королем: свидетельствовать, прояснять, добиваться изменений, наконец, спасать. Его откровением – которое, по словам Оппенгеймера, было не менее важно, чем откровение, пришедшее к нему, когда он узнал об открытии ядра Резерфордом, – было видение дополнительности бомбы[2233]. И в Лондоне, и в Лос-Аламосе Бор осознавал ее революционные последствия. Теперь он намеревался поделиться своим откровением с главами государств, которые могли воплотить его в практические действия: прежде всего с Франклином Рузвельтом и Уинстоном Черчиллем.

В декабре, еще до первой поездки в Лос-Аламос, на небольшом приеме в датском посольстве в Вашингтоне, где они с Оге жили, когда приезжали в этот город, Бор возобновил знакомство с членом Верховного суда Феликсом Франкфуртером. Судья, невысокий, энергичный, живой еврей родом из Вены, сионист и агностик, пылкий патриот, был близким другом Франклина Рузвельта и одним из давних советников президента. Бор познакомился с ним в Англии в 1933 году, в связи со своей работой по помощи ученым-беженцам; когда Бор приезжал в Вашингтон в 1939 году, в котором Франкфуртер стал членом Верховного суда, между ними возникли, по словам Франкфуртера, «теплые дружеские отношения»[2234]. На декабрьском приеме у них не было возможности поговорить с глазу на глаз, но, уходя, Франкфуртер предложил Бору пообедать с ним в Верховном суде. Он уже понимал, что происходит нечто важное.

Судья, родившийся в 1882 году, в год рождения Рузвельта, был на три года старше физика. Его семья эмигрировала в Соединенные Штаты в 1894-м, он вырос в нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде, в девятнадцать лет закончил Городской колледж Нью-Йорка, а затем блестяще учился на юридическом факультете Гарварда. Перед Первой мировой войной он работал под началом Генри Стимсона, бывшего тогда федеральным прокурором Южного округа Нью-Йорка, и, когда Стимсон в первый раз стал военным министром в администрации Уильяма Говарда Тафта, Франкфуртер переехал вместе с ним в Вашингтон. В 1914 году он стал профессором юридического факультета Гарварда. Эту должность он и занимал, пока Рузвельт не назначил его членом Верховного суда, но в течение всего многолетнего периода академической работы он продолжал чрезвычайно активно заниматься политикой, в одиночку завербовав множество приверженцев Нового курса, и оставался верным сторонником Рузвельта: в 1937 году он поддерживал опрометчивую попытку президента изменить состав Верховного суда, чтобы преодолеть его консервативное сопротивление новаторским законам.

Намеченный обед состоялся в середине февраля, после возвращения Бора из Лос-Аламоса в Вашингтон. Оба его участника составили во время войны памятные записки с описанием этой встречи. «Мы говорили о недавних событиях в Дании, – пишет Франкфуртер, – о вероятном ходе войны, о состоянии Англии… о нашей уверенности в поражении Германии и о том, что ждет нас впереди. Профессор Бор никогда даже не намекнул на цель своего приезда в нашу страну».

По счастью, Франкфуртер уже слышал о проекте, который он называл «проектом Х». Он говорит, что слышал о нем от «некоторых выдающихся американских ученых», но источником его информации наверняка был один недовольный ученый из Металлургической лаборатории, который в 1943 году сумел довести свои жалобы относительно компании Du Pont до Франкфуртера и даже до Элеоноры Рузвельт. «Таким образом я узнал о проекте X – то есть узнал о самом существовании X и о его важности». Поскольку Франкфуртер знал, в какой области работает Бор, он предположил, что причиной его приезда был именно проект Х:

Поэтому… я очень косвенно упомянул о проекте Х, так, чтобы, если я правильно предполагал, что профессор Бор участвует в нем, он понял бы, что я кое-что об этом знаю… Его ответ также был очень невинным и уклончивым, но вскоре мы оба поняли, что такие два человека, так давно и остро осознающие угрозу гитлеризма и так интенсивно участвующие в борьбе за общее дело, могут говорить о сути проекта Х, не выдавая друг другу каких-либо секретов.

Таким образом, выдающийся юрист и выдающийся физик легко преодолели это нетрудное препятствие.

«Затем профессор Бор сказал мне, – продолжает Франкфуртер, – о своей убежденности в том, что X может стать либо одним из величайших благодеяний для человечества, либо одним из величайших несчастий… и ясно дал мне понять, что в стране нет ни одного человека, с которым он мог бы говорить или уже говорил об этих вещах, за исключением [британского посла] лорда Галифакса и [представителя Британии в англо-американском Объединенном политическом комитете]»[2235]. Бор рассказывает об этой встрече в третьем лице: «Услышав это, Ф. сказал, что, зная президента Рузвельта, он убежден, что президент должен быть очень восприимчив к тем идеям, которые обрисовал Б.»[2236].

Так Бор нашел своего посредника. «В последних числах марта Б. еще раз встретился с Ф., – записал Бор в составленной во время войны памятной записке, – и узнал, что за прошедшее время Ф. нашел случай поговорить с президентом, и президент также надеется, что этот проект может стать поворотной точкой истории»[2237]. Франкфуртер описывает свою встречу с Рузвельтом следующим образом:

На этот раз я провел с президентом около полутора часов, и практически все это время было занято разговором об этом предмете. Он сказал мне, что все это «смертельно беспокоит его» (я ясно помню эту фразу), и он будет очень рад любой возможной помощи в решении этой проблемы. Он сказал, что хотел бы встретиться с профессором Бором, и спросил меня, могу ли я организовать такую встречу. Когда я высказал предположение, что решение этой проблемы может быть важнее, чем любые планы создания всемирной организации, он согласился и поручил мне сообщить профессору Бору, что он, Бор, может передать нашим друзьям в Лондоне, что президент чрезвычайно живо заинтересован в рассмотрении надлежащих мер безопасности в отношении X[2238].

Эта встреча вызвала много споров, потому что впоследствии Рузвельт неявно отрицал, что она вообще состоялась. Если президент действительно смертельно беспокоился о послевоенных последствиях создания бомбы, почему он организовал передачу своего сообщения в