он вел в одиночку во время войны, – что сама необходимость совместных действий по предотвращению столь зловещей опасности открыла бы перед нами совершенно уникальные возможности для устранения международных разногласий»[2270]. И в этой единственной фразе сконцентрирована суть его откровения о дополнительности бомбы.

«Естественно, вопросу контроля [над вооружениями] уделяется большое внимание, – убеждал Бор Франклина Рузвельта в своей записке 1944 года, прекрасно зная, что почти никакого внимания этому вопросу до сих пор не уделялось, – но, чем дальше заходит исследование связанных с этим научных задач, – Бор имел в виду термоядерное оружие, – тем яснее становится, что никакие обычные меры не будут достаточны для этой цели и в особенности что ужасающая перспектива будущего соревнования между странами за обладание оружием столь грозной природы может быть предотвращена только всеобщим соглашением, заключенным в духе искреннего доверия»[2271].

Бор не был глуп. Разумеется, ни от какой страны нельзя было ожидать, что она положится в вопросе, столь важном для самого ее существования, на одно лишь слово другой страны. Каждая из них захочет быть уверена, что другая не занимается тайным изготовлением бомб. Это означало, что мир должен стать открытым. Бор очень хорошо понимал, с какой подозрительностью отнесется к этой идее Советский Союз; однако он надеялся, что опасность гонки ядерных вооружений покажется настолько серьезной, что это сделает очевидными те преимущества, которые можно будет получить взамен секретности:

Таким образом, предотвращение соревнования, подготавливаемого втайне, потребует почти непредставимых уступок в отношении обмена информацией и открытости промышленных работ, в том числе и в области военных приготовлений, если только все участники соглашения одновременно не получат гарантированного возмещения в виде общей защиты от этой беспрецедентно острой опасности[2272].

Подозрительность и скрытность вовсе не были свойственны только советской стороне; в это самое время Америка и Британия сохраняли свою работу над атомной бомбой втайне от своих советских союзников, тем самым рискуя положить начало гонке вооружений. Оппенгеймер раскрывает эту тему более подробно:

[Бор] ясно понимал, что эффективный контроль над… атомной энергией… невозможен без чрезвычайно открытого мира; и он считал это требование совершенно абсолютным. Он считал, что у людей должны будут остаться личные секреты, ибо и ему самому, как и всем нам, нужно было иметь свои личные секреты; нам нужно время от времени совершать ошибки и отвечать лишь за некоторые из них. Человеку необходимо иметь возможность спокойно заниматься своими делами; такое же спокойствие нужно и для дел государства и управления; но все то, что в принципе может быть связано с угрозой безопасности мира, должно быть открыто для всего мира[2273].

Такая открытость не только предотвратила бы гонку вооружений. Так же как это происходит в науке, она позволила бы выявлять ошибки и вскрывать злоупотребления. Втайне, за закрытыми дверями и охраняемыми границами, принудив к молчанию печать, люди занимаются тем, о чем они стыдятся или боятся рассказать миру. После войны Бор разговаривал с Джорджем Маршаллом, бывшим начальником Генерального штаба, ставшим к тому времени госсекретарем США. «Вряд ли нужно расписывать в подробностях, – сказал ему Бор, – что́ означала бы открытость полной картины социальных условий в каждой стране для оценки и сопоставления»[2274]. Огромной, фундаментальной проблемой, которая содержит в себе свое собственное решение, была в конечном счете не бомба. Ею было неравенство людей и стран. Наивысшая стадия существования бомбы, ядерное всесожжение, стирает это неравенство, уничтожая без разбору во всеобщем окончательном апокалипсисе людей богатых и бедных, страны демократические и тоталитарные. Из принципа дополнительности следует, что установление в мире открытости, необходимой для предотвращения (или обращения вспять) гонки вооружений должно также постепенно проявлять и сглаживать неравенство, но делать это в движении не к смерти, а к жизни:

Граждане любого сообщества могут совместно трудиться на общее благо, только основываясь на общедоступных знаниях об общем состоянии страны. Аналогичным образом реальное сотрудничество между странами по вопросам, важным для всех, предполагает свободный доступ к любой информации, имеющей значение для отношений между ними. Любые доводы в пользу сохранения препятствий распространению информации и взаимодействию, исходящие из национальных идеалов или интересов, следует оценивать в сопоставлении с благотворными эффектами общего просвещения и снижением напряженности, обеспечиваемым такой открытостью[2275].

Этому заявлению, которое Бор сделал в открытом письме в ООН, написанном в 1950 году, предшествовало другое – видение мира, достигшего той сравнительной гармонии, которая существует между Скандинавскими странами, отношение которых друг к другу и к другим странам Европы некогда было столь же агрессивным и угрожающим, как отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами к 1950 году. Заметим, что Бор предлагает установить не мировое правительство с централизованной властью, а союз независимых стран, объединенных общей целью: «Целью, которую следует ставить превыше всех других, является создание открытого мира, каждая страна которого может самоутвердиться лишь постольку, поскольку она вносит свой вклад в общую культуру и способна помогать другим своим опытом и своими ресурсами»[2276]. И в более общем и глубоком смысле: «Сам тот факт, что основой цивилизации является знание, прямо указывает, что путем преодоления нынешнего кризиса является открытость»[2277].

Начать действия в этом направлении должны именно Соединенные Штаты, убеждал Бор Рузвельта летом 1944 года, потому что Соединенные Штаты добились явного преимущества: «Как кажется, нынешняя ситуация предоставляет наиболее благоприятные возможности для первой инициативы той стороны, которая по счастливой случайности оказалась лидером в деле обуздания могучих сил природы, бывших до сих пор недосягаемыми для человека». Уступки были бы доказательством доброй воли; «более того, по-видимому, любой из партнеров [сможет] убедиться в искренности намерений других лишь тогда, когда будет рассмотрен вопрос о том… на какие уступки готовы пойти различные державы ради дела установления соответствующего контроля над вооружениями»[2278].

5 июля Бор передал на рассмотрение Феликса Франкфуртера свою памятную записку без заглавия, подготовленную для Франклина Рузвельта летом 1944 года в Вашингтоне, с сопроводительным письмом, в котором извинялся за изъяны своего сочинения. Промучившись всю жаркую ночь, наутро он написал еще одно извинение. «Я серьезно опасаюсь, – признавался он, – что [памятная записка], возможно, не отвечает Вашим ожиданиям и может не соответствовать своей цели»[2279]. Франкфуртеру хватило здравомыслия увидеть достоинства этого документа – который до сих пор остается единственным всеобъемлющим и реалистичным проектом устройства постъядерного мира, – и приблизительно неделю спустя он сообщил Бору, что передал записку президенту. Вскоре после этого, в одну из пятниц середины июля, Бор с сыном уехали из Вашингтона на работу в Лос-Аламос. При этом