момента явления ее в наше сознание до того «момента», как мы эту идею развернули и оформили в мысль, то, по крайней мере, в течение всего этого процесса мы и испытываем интеллектуальное чувство удовольствия. (Мы взяли для примера первый случай только потому, что он более нагляден для демонстрации взаимосвязи понимания новой идеи с возникновением чувства наслаждения).

Итак, если одна из форм воздействия красоты – как на творца последней, так и на созерцателя прекрасного произведения – это спонтанное возникновение чувства удовольствия, то одна из главных ее функций состоит в том, чтобы, во-первых, фиксировать наше внимание на акте явления объективной идеи, именуемом (акте) Бытием, а во-вторых, сопровождать ее (идеи) превращение в состояние уже оформленной мысли, именуемой Истиной.

Чувство красоты поддерживает наш интерес к только что явившейся нам идее, оно не дает ему угаснуть до тех пор, пока мы не удовлетворимся тем результатом, который у нас получится. Так что это чувство – непременное условие преобразования невыразимого Бытия (возникновения идеи) в Истину, облеченную в какую-либо из понятийных или художественных форм. Кроме того, данное чувство – это способность видеть интеллектуальную новизну не только там, где она уже заложена художником, но и там, где ее, казалось бы, нет и в помине, но где она может присутствовать в своей потенции. Это, выражаясь словами поэта, способность:

«В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность

И небо – в чашечке цветка»86.

И пусть не покажется странным, что мы называем чувство красоты способностью. Да, в действительности это – чувство, а именно, чувство наслаждения, но не будь его, мы бы не были способны ни отделить старое от нового, ни создать, ни обнаружить, ни понять это новое.

И если самим бытием представлена сингулярная точка возникновения интеллектуальной новизны, Истиной – сама новизна в своем развернутом и оформленном виде, а результатом всего этого является много и-разнообразие мира, то красота есть та приманка, без воздействия которой не было бы ни самой Новизны, ни Истины, ни много и-разнообразия. Природа потому и наградила человека чувством красоты, чтобы, не дай Бог, он прекратил процесс постоянного генерирования новизны.

В связи с этим приходится напомнить вот уже в который раз: если бы у нас не было способности испытывать чувство удовольствия от создания, обнаружения или понимания новой идеи, то есть не было вкуса к распознаванию новизны, то, во-первых, мы бы не могли заметить самого момента возникновения интеллектуальной новизны, так как явление ее ничем бы не отличалось от наличия всех прочих, бродящих в нашем сознании и уже давно известных ему, а порою и полузабытых, идей и мыслей, а во-вторых, у нас, в связи с этим, не было бы особого желания развертывать эти идеи и оформлять их в мысли. Только разве что из любопытства. Но любопытство не тот фактор, который мог бы буквально притянуть наше внимание к идее. Оно, как мы знаем, не сопровождается спонтанно возникающим эйфорическим чувством удовольствия. На это способно только понимание идеи, вдруг явившейся в наше сознание. А потом – и это, в-третьих – только что явившаяся идея требует немедленного развертывания и оформления. Иначе – она сразу же будет забыта. Как мы уже упоминали, у сознания слишком короткая память на объективную идею, и сохранить ее хотя бы на какое-то короткое время в нашем сознании можно лишь связав ее с чем-то нам уже знакомым (образ, слово, знак, схема и т. д.). Идея в буквальном смысле виртуальна по своей природе. Вот почему так необходимо было Природе наделить нашу психику (душу) спонтанно возникающим чувством наслаждения от понимания внове рожденной нами или нами «понятой» (обнаруженной, распознанной) идеи, то есть наделить нас чувством красоты.

И это сразу же было уловлено Античностью. Буквально не пересчесть тех страниц Платона, Аристотеля, Плотина и др., где они пишут об удовольствии (наслаждении) от творчества и созерцания идей, от прекрасного, Единого, Блага, произведений искусства и т. д. (См. анализ этого вопроса у А. Ф. Лосева в его «Истории античной эстетики», а также P. S. 1 в конце данного раздела). Так что красота – это не только почетный эскорт, который сопровождает процессию возникновения интеллектуальной новизны, но и тот «допинг», который позволяет пройти до конца всю дистанцию от возникновения идеи (Бытия) до превращения ее в мысль, то есть в Истину.

И Плотин был совершенно прав, когда своим «мистическим» чутьем уловил, что «красота Первоединого есть его энергия». И если само «Единое является какой-то энергией», то такой энергией может быть лишь энергия, заключенная в красоте, то есть в том, что манифестирует осуществление как Бытия, так и Истины. А если мы зададимся более конкретным вопросом: что именно манифестирует осуществление Бытия и возникновение Истины, то вынуждены будем ответить: конечно, интеллектуальное чувство удовольствия от понимания идеи, изъятой Умом (Плотин) из сферы Единого. Действительно, не благодаря ли спонтанному возникновению чувства удовольствия наше понимание интеллектуальной новизны может пройти порою достаточно трудный и длительный путь от едва мелькнувшей в нашем сознании идеи до вполне оформленной – неважно какими средствами: научными или художественными – мысли.

Таким образом, чувство красоты – это способность уловления интеллектуальной Новизны, сопровождаемое возникновением чувства наслаждения. Можно сказать, что как у собаки-ищейки есть нюх («вкус») к поиску объектов, обладающих определенным запахом, так и у человека, наделенного чувством красоты, есть вкус к поиску объектов – идей, обладающих интеллектуальной новизной. И если мы не обладаем природным даром воспринимать прекрасное, да к тому же, если, даже обладая им, оно у нас не пробуждено и не развито воспитанием и образованием, то ни о каком испытании нашей психикой (душой) интеллектуального чувства удовольствия не может быть и речи. В этом случае мы не будем восприимчивы к искусству. Многое зависит, как мы знаем, от силы дарования. Соответствующее воспитание и образование, конечно, нам необходимо, но необходимо постольку, поскольку мы должны выйти на тот бытийственный уровень восприятия интеллектуальной новизны, каким владел художник: у нас – у художника и созерцателя его произведения – должно быть если не родство, то хотя бы созвучье душ, чтобы мы были способны настроить камертон своей души на камертон души художника.

Далее, принимая во внимание энергийную составляющую чувства красоты, нам нужно учесть одно важное обстоятельство: природа ничего не делает напрасно и ничего не дает даром, и если она делает что-то, сопровождаемое чувством удовольствия, то не надо думать, будто бы она расточает свой дар от щедрот своей души.