И все подняли головы и смотрели на белое облачко, пока кто-то не заметил всадника на дальнем холме при дороге:

— К нам вершноконный гнал, да остановился… Видать, остерегается…

Теперь все повернули головы и смотрели на дальний холм. Посмотрел на холм и Никита. Там, метрах в трехстах от погоста, при изгибе дороги стоял верховой. Конь под всадником крутился на месте, и непонятно было — он ли напуган выстрелом и не хочет идти вперед или сам всадник сдерживает его?

В толпе казаков засмеялись, и кто-то насмешливо сказал:

— Пушки боится. Располагает, что японцы сызнова село заняли, откуда, мол, у красных пушка…

— Нехватов! — крикнул Полунин. — Беги ему навстречу, одного он подпустит, скажи, чтобы без опаски ехал… Может, и в самом деле пушки испугался.

Фома сорвал шапку и, размахивая ею, побежал к всаднику.

10

Всадник, испугавшийся пушки, оказался связным Степного отряда. Он привез Полунину приказ объединенного штаба партизан внезапным налетом захватить разъезд, расположенный километрах в сорока от села, и разрушить железнодорожное полотно. Часом налета был установлен рассвет следующего дня. В этот же час соседний Степной отряд должен был атаковать станцию, находящуюся восточнее разъезда, уничтожить ее гарнизон и захватить грузы, предназначенные белыми для отправки на фронт. Степному отряду и должны были помочь полунинцы, обезопасив его от бронепоездов, которые могли двинуть с запада японцы и семеновцы в помощь атакованному на станции гарнизону.

Полунин остался в селе с главными силами отряда, а на разъезд выполнять задание повел разведчиков и взвод конной сотни Лукин.

Шли окольными дорогами, неизвестными японцам и недоступными для них. На полпути в маленькой таежной деревушке покормили лошадей и еще задолго до рассвета были в лесу у железнодорожного разъезда. Здесь Лукина ожидали высланные вперед еще на походе разведчики. Они уже успели побывать на разъезде, все разведать и рассказали, что разъезд закрыт, что поезда на нем не останавливаются и что кругом нет никакого обитаемого жилья, кроме избенки обходчика, верстах в полутора к западу, да небольшой казармы ремонтных рабочих, в которой сейчас живет один старик сторож.

Лукин посовещался с Гурулевым и, чуть начало светать, повел партизан к полотну железной дороги. Лошади были оставлены с коноводами в ближайшем перелеске, вправо и влево по насыпи — высланы дозоры.

Разведчикам посчастливилось — в пустой казарме оказался инструмент: старые ломы и лопаты. Их сейчас же принесли к разъезду и роздали партизанам. Работа закипела дружно. Работали все, даже Лукин с Гурулевым: кто отвинчивал гайки на стыках рельс, кто отрывал рельсы от шпал, кто выворачивал шпалы и сбрасывал их вниз под высокую насыпь в полую весеннюю воду разлившегося ручья.

Никита работал в паре с Фомой Нехватовым и, боясь отстать от него, не давал себе ни отдыха, ни поблажки. Однако угнаться за Фомой было невозможно. Он работал ломом так же ловко, как вытесывал топориком деревянные буфера для пушки.

— Нажми, подверни… — командовал он. — Да не этак берешь, не с того конца принимаешься… Ох ты, прости господи… А ну отойди, давай я…

Он отнимал у Никиты лом и так ловко подсовывал его под шпалу, что шпала пробкой вылетала из своего гнезда. Козырек его казачьей фуражки свернулся набок и прикрыл маленькое пунцовое ухо, чуб, обвиснув, прилип к мокрому лбу, а лицо, словно в лихорадке, пылало темным огнем.

— Во всю силу жмешь, а толку чуть, — не отрываясь от работы, поучал он Никиту. — Ты с умом работай, работа смекалку любит…

Никита старался работать со смекалкой, но Фома все был недоволен и то и дело отнимал у него лом.

Постукивали отвинчиваемые гайки, скрипели ржавые костыли, вылезая из шпал, позвякивали ломы, ударяясь о рельсы, и шуршала галька, осыпаясь в пустые шпальные гнезда.

Работая, Никита все время поглядывал на восток. Там над лесом разгоралась предутренняя полоска зари. Она становилась все ярче и шире, освещая край еще сизого неба, будто расщелились тяжелые облака и в щель хлынул откуда-то красноватый заманчивый свет. Но он освещал еще только клочок неба, а дальше все было унылым, белесым и скучным — и небо и низина, простершаяся перед лесом, от тумана такая же сизая, как и небо. Туман тянулся с болот, низко стлался по земле и вползал на насыпь, принося горький запах прели и мокрого мха.

И чем ярче разгоралась полоска зари, тем чаще посматривал Никита на восток и тем больше торопился. Он знал, что восход солнца должен был послужить голубковским партизанам сигналом к атаке и до восхода солнца нужно было успеть разобрать путь и порвать телеграфные провода.

— А провода перед уходом порвем? — спросил он у Нехватова.

— К чему их раньше времени рвать, — сказал Нехватов. — Пущай до самой атаки у них все в порядке будет. Вот солнце из-за леса глянет, тогда и порвем… — Но вдруг Нехватов осекся и, нахмурившись, стал смотреть вдоль железнодорожного полотна.

В тумане Никита увидел бегущего человека.

— Николка Белых, — сказал Нехватов. — Сюда бежит… Должно, что заметили…

Теперь и Никита узнал разведчика Белых.

— Что там? — крикнул Нехватов.

— Рельсы гудут… Со станции поезд идет… — приостановившись сказал Белых. — Где комиссар?

— Эвон, у разъезда, — сказал Нехватов, обернувшись, и Белых побежал дальше.

И почти в то же мгновение Никита услышал голос Лукина:

— Все под насыпь! Отозвать дозорных разведчиков… Быстро…

Фома, заложив два пальца в рот, коротко и пронзительно свистнул, и тотчас же в тумане замелькали бегущие под насыпь партизаны.

Никита бросил лом и тоже побежал под насыпь. Там, на опушке перелеска, он увидел Лукина. Тот стоял рядом