— Лекция о правильном падении, — пояснил Анжело. — Надеюсь, ты не возражаешь.

Марио, рассмеявшись, покачал головой.

— Нисколько. Умение правильно упасть — добрая половина науки полета. Вы должны знать, достаточно на меня насмотрелись. Так или иначе, на сегодня все, завтра и послезавтра тоже не приходите — мы с Томми будем в Анахайме.

Когда мальчишки ушли переодеваться, Марио сказал:

— Это был Мейсон. Ждет нас завтра к шести гримироваться.

— Будут снимать эпизоды полета? — поинтересовался Анжело. — Что ты собираешься делать? Кроме тройного?

— Ты видел, как мы работаем над двойным с пируэтом?

— Это чистое самоубийство. Не думаю, что кто-то его делал с тех пор, как разбился Парриш, — заметил Анжело. — Джо хотел попробовать, но Папаша ему не позволил. У меня волосы встают дыбом, когда я на тебя смотрю, парень.

— Не знал, что тебе есть до меня дело, — сухо сказал Марио.

— Черт побери, ragazzo! — вспыхнул Анжело. — Думаешь, я хочу, чтобы ты сломал шею?

Он дернулся к Марио, словно бы желая коснуться, но опомнился и отступил.

— Никакое кино не стоит человеческой жизни. А Люсии и без твоей смерти проблем хватает.

Он развернулся и молча ушел.

Гримеры установили свой трейлер на краю зимней квартиры Старра. Спустя долгое время Стелла появилась оттуда такая же рыжая, как Томми, а волосы Марио обесцветили до невнятного песочного оттенка. Томми, чувствующий себя неуклюжим в старомодном костюме, вдруг сообразил, что ему все это напоминает: старую фотографию Летающих Сантелли с Люсией, Джо, Клео и отцом Марио. Что касается Марио, его вообще невозможно было узнать: он не походил ни на себя, ни на старый снимок Парриша.

Стелла подергала неудобный ремень на костюме.

— И как женщины умудрялись летать в этих шароварах?

— Люсия же летала, — добродушно сказал Марио. — Ты сама видела на фотографиях.

Когда они вошли под купол, к ним присоединился Джим Фортунати.

— Готовы, Сантелли? Господи, Мэтт, тебя бы и родная мать не узнала! Классно выглядишь.

Марио вскинул бровь и хоть чем-то стал похож на себя настоящего.

— «Классно» — это не то слово, которое я бы использовал, но как хочешь. Когда мы понадобимся?

— Через несколько минут. Сейчас снимают Ридера с публикой. Привезли целую толпу статистов, и все одеты как в двадцатые годы, — он показал на трибуны.

Большой Купол превратился в цирк времен двадцатых, даже зрителей нарядили соответственно. Импровизированную съемочную площадку огораживали тросы. На центральном манеже светловолосый мужчина в серебристо-белом костюме махал трибунам, а съемочная группа носилась вокруг с прожекторами.

— Прямо как в машину времени угодил, — сказал Барт Ридер позади.

Томми, повернувшись, моргнул.

— Я думал, это ты там…

— Нет, нет, то Вилли… один из моих дублеров. Нас сегодня трое, и все мы изображаем Парриша, — со смехом пояснил Барт.

На нем был точно такой же костюм, как на Марио. Из светлого шатена он стал блондином, серебристая ткань идеально подчеркивала стройное сильное тело. Томми впервые проникся его престижем. Не просто его друг Барт. Барт Ридер — кинозвезда.

— Выглядишь шикарно, Мэтт, — шепотом сказал Барт Марио. — Была бы у меня склонность к нарциссизму… счел бы привлекательной идеей заняться сексом с собственным образом.

— Когда я был маленьким, — так же тихо ответил Марио, — я сходил с ума по Барни Парришу. Глаз не мог от него отвести. Ты не слишком на него похож… ты красивее. Но сейчас ты напоминаешь мне его. Может, ты двигаешься как он, я не знаю. Я смотрю на тебя и вижу, как ко мне идет Барни.

— Я двигаюсь так, как научил меня ты. А ты, наверное, перенял это от него. Когда мы дети, важные для нас вещи… — он осекся и громко сказал совершенно другим тоном: — Слава Богу, что там Вилли, а не я. Десять минут под прожекторами — и я мокрый как мышь.

Томми увидел, что к ним приближается Мейсон, режиссер.

— Готов, Барт? Еще несколько дублей, и на сегодня для тебя все.

Марио проводил Барта глазами.

— Я чувствую себя чертовски самонадеянным. Ношу костюм Парриша. Делаю его трюки.

— Тот единственный раз, когда он тебя видел, он тебя похвалил. Если он сейчас где-то, откуда может тебя увидеть, то наверняка гордится тобой. Подумай сам: ты показываешь людям, каким он был. Людям, которым не довелось встретить его самого.

К ним подошла девочка-подросток с папкой-планшетом.

— Снимаем эпизоды полета.

Направляясь к форгангу, Томми услышал, как Мейсон через громкоговоритель обращается к трибунам.

— А теперь ведите себя естественно, как в цирке: хлопайте, болтайте, пересаживайтесь…

Но Томми публика не казалась естественной. Она, впрочем, таковой и не была: несколько десятков статистов из Голливуда, получающих за это деньги.

Обычными зрителями с натяжкой можно было считать разве что группку детей на инвалидных колясках — вероятно, взятых на день из приюта или спецшколы, чтобы их порадовать и добавить достоверности происходящему. Возможно, половина «зрителей» никогда не видела цирка вживую. Даже аплодисменты казались несколько чужеродными. Непривычный костюм жал в неожиданных местах, но Томми под зорким глазом камеры даже не мог его одернуть. Со странным чувством нереальности он полез по лестнице, ощущая смутную неправильность происходящего. Вид вольтижеров в чужих серебристых костюмах усиливал это ощущение.

«Да ладно тебе, — увещевал он сам себя, — просто Марио и Стелла в странной одежде!»

Он мысленно пробежался по номеру. Простой перелет — Стелла. Полтора сальто — Марио. Пассаж. И это проклятое двойное с пируэтом. Мне хотя бы не нужно сегодня ловить его на тройном, но и без этого плохо. Позже им понадобится много сцен полета, чтобы вставить их в эпизоды с Бартом…

На грани слуха звучала незнакомая мелодия старинной каллиопы, установленной снаружи. Позже Томми предположил, что музыку написали специально