Марио тоже следовало умыться и остановить кровь. Томми повез их домой, но, когда они уже подъезжали, Стелла, очень бледная, сжалась в углу сиденья и заплакала:

— Томми, я ничего не вижу. Совсем ничего! Я боюсь!

— Тише, тише, милая, — Томми, обогнув машину, помог ей выбраться. — Ну-ка, держись за мою шею.

Он понес ее по ступенькам, бросив Марио:

— Вызови доктора. И пусть едет сюда. Если будет настаивать, чтобы мы приехали сами, не слушай.

Он опустил Стеллу на кровать и сел рядом, держа ее за руки. Она продолжала плакать.

— Томми, мне страшно! Я ослепну?

— Нет, нет, — утешал он. — Держись, сейчас приедет доктор.

Позвали Джонни, он задал несколько быстрых обеспокоенных вопросов, сгреб Стеллу и принялся утешать:

— Все хорошо, детка, все будет хорошо, это просто яркий свет.

А потом гневно набросился на Марио.

— Тебе что, мозгов не хватило предупредить ее не смотреть на прожекторы? — бушевал он. — Ну разумеется, нет… у тебя и самого с глазами почти то же самое.

И правда, глаза Марио покраснели, веки начали припухать.

— Джонни, я не знал…

— Ладно, это не так уж страшно, — Джонни продолжал обнимать жену. — Через пару дней она будет в порядке. Но тебе лучше и самому показаться доктору, Мэтт. Пусть на твой нос посмотрит заодно.

— Да, наверное. Похоже, на этот раз я все-таки его сломал. Стелла не виновата… она не видела, что делает… но у меня там что-то хрустит.

Прибывший доктор подтвердил диагноз Джонни.

— Такое случается: слишком резкое освещение вызывает конъюнктивит. Я нечасто сталкиваюсь с подобными случаями, большинство актеров осведомлены, что не следует смотреть на свет. Вы впервые участвовали в съемках, миссис Гарднер?

Кому-то следовало вас предупредить.

Стелле прописали капли и несколько дней постельного режима с повязкой на глазах. Доктор также подтвердил, что нос Марио сломан, хотя и не слишком серьезно, и провел тампонирование — весьма неприятную процедуру. Когда доктор ушел, предупредив обоих о необходимости через день-два приехать для повторного осмотра, Джонни сказал, что нужно связаться со студией и настоять на возмещении счета за лечение и потерянное время.

— Так или иначе, — добавил он, глядя на лежащую Стеллу, — благодаря этому случаю я кое-что, наконец, решил. Твердо.

— Что, Джонни?

— Отныне…

Тут в комнату вбежала Сюзи, влезла к Стелле на постель, и разговор пришлось прервать, чтобы ее успокоить. Стелла с улыбкой обнимала перепуганную девочку.

— Все хорошо, Красотка, я просто посмотрела на слишком яркий свет. Это то же самое, что смотреть на солнце. Чего, к слову, ни в коем случае нельзя делать.

Джонни решительно сжал губы и вышел в коридор. Марио и Томми направились за ним.

— Отныне Стелла и шагу не сделает на эту проклятую площадку без меня! Вы же знаете, какая она. Будет молчать и терпеть! Так и знал, что должен был сегодня пойти с вами!

Марио горько улыбнулся. Голос его гнусавил от слоев марли в носу.

— Согласен, Джонни. Я же говорил, что нам нужен менеджер.

— Кто нужен тебе, так это хранитель! Один из этих человечков с белыми крылышками! И как можно хотеть летать, ума не приложу!

ГЛАВА 17

Оставшиеся эпизоды полета без инцидентов отсняли несколькими днями позднее. Их работа над фильмом была завершена — остались лишь сцены после открытия цирка в Мэдисон-сквер-гарден. До открытия было меньше двух недель. Первый состав уже путешествовал по стране, чтобы потом присоединиться к генеральным репетициям в Гарден. Одна из этих репетиций должна была проводиться с той же ряженой массовкой и со всеми номерами, полностью воссоздавая атмосферу тех дней, когда Барни Парриш правил центральным манежем.

Рэнди Старр приезжал в дом Сантелли и сумел уговорить Люсию посетить Нью-Йорк — посмотреть на звездную премьеру ее сына, позицию, которую она сама занимала столько лет.

— Хотел бы я узнать секрет Рэнди, — сказал Марио. — Лу не была в цирке… ох, лет двадцать!

Марио, Томми и Стелла вылетали в Нью-Йорк за день до открытия — сниматься в последних эпизодах, которые включали тройное на стоянке в Гарден, финальные сцены их номера и неудавшийся трюк. Марио снова практиковал всевозможные падения — с тем же тщанием, с каким работал над тройным в юности.

В редкие свободные минуты он возился с приятелями Клэя. Когда Томми предложил ему поберечь силы, Марио серьезно ответил:

— Нет, с детьми я отдыхаю. Это меня расслабляет.

Но почти каждую ночь он просыпался, мечась и крича, и Томми, зная, как расстроены его нервы, очень за него переживал. Демонстрируя абсолютное бесстрашие на аппарате, Марио продолжал испытывать почти суеверный ужас перед работой каскадера. У Томми такого страха не было — он воспринимал этот труд так же спокойно, как Анжело — но теперь он мучился за компанию с Марио, из сочувствия. Днем Марио пахал так, будто за ним черти гнались, не позволял себя поблажек, выдавал такие падения на пол, что у Томми волосы вставали дыбом. Ночью напряжение выливалось в кошмары, от которых Марио с воплями вскакивал и цеплялся за Томми.

— Мэтт, зачем ты себя мучаешь? Пусть делают монтаж или вообще обойдутся без этого трюка.

Марио, сидя на краю кровати, курил сигарету.

— Попробуй встать на мое место, Томми. Представь, что ты достиг точки, в которой понимаешь, что просто гоняешь одно и то же по кругу. И никто не может научить тебя большему, потому что ты и так делаешь больше, чем кто-то способен. Я учился тройному, потому что некому было меня научить. Зато теперь я его делаю. Вот и здесь то же самое… просто очередной барьер.

Томми показалось, будто на горло легла холодная рука. Он вспомнил, что говорил Папаша. Был ли