хотела стать такой, — сказала она. — Но только ты был… ближе ко мне. Ты тоже пришел из другой семьи. Я видела, что они приняли тебя, и верила… что, может быть, когда-нибудь тоже стану их частью. Вот так. И неужели ты думаешь, будто я не понимаю, что ты видишь в Марио?

Она запнулась.

— Марио очень особенный. Ой, не знаю, как это выразить, чтобы ты не подумал не то. Не пойми меня неправильно… Я люблю Джонни, он мой муж. Но к тебе я чувствую нечто другое, а к Марио… Боже, как сказать-то… Это больше, чем любовь. Я… как же сказать… преклоняюсь перед ним. Так что… наверное… я понимаю, кто он для тебя.

Томми все еще держал ее за руку, крепко сжимал, не зная, что ответить. У нее были тонкие костистые ладони, сухие от канифоли. Держа ее за руку, он мог забыть о толстом слое грима и знать только, что это его Стелла, его собственная Стелла, и что так она принадлежит ему больше, чем если бы он мог как-то по-другому признаться ей в любви.

— Да, — шепотом сказал Томми. — Наверное, ты понимаешь.

И добавил — тихо, чтобы она сама могла решить, услышать или нет.

— Я тоже тебя люблю.

Только так он мог в этом признаться.

Потом Стеллу снимали для дальних планов и сзади, на аппарате и под ним, с актрисами, играющими Эйлин Лидс и Клео Фортунати. Барт и Марио были очень похожи издали: почти одинакового роста, с телосложением атлетов и походкой танцоров. Из-за высветленных волос можно было перепутать их, если не приглядываться, и, когда кино выйдет на экраны, Томми временами не будет уверен, где снят Марио, а где Барт. А вот спутать тонкую худощавую Стеллу с любой из фигуристых актрис можно было разве что на самом дальнем плане.

Вернувшись, Стелла терла глаза.

— В чем дело? — спросил Томми.

— Свет глаза режет. Будто мне туда песок набился.

— Нельзя смотреть на свет, миссис Гарднер, — встревожено вмешался Барт. — Кстати, можно я буду звать вас Стеллой? Я поговорю с Мейсоном, чтобы прожекторы переставили. Вам следовало сказать раньше.

— Я не знала, что их можно переставить. Я привыкла к огням, но эти такие яркие. Я даже сейчас их вижу, пятнами…

— Я потолкую с режиссером. В следующий раз, если вас будет что-то беспокоить, говорите сразу.

И Барт пошел искать Мейсона. Затем явился Джим Фортунати.

— Стелла, иди посмотри, не мешает ли свет. Ты тоже, Томми.

Люди таскали осветители, и задолго до того, как они закончили, Мейсон раздраженно требовал начинать.

— Теперь нормально, мисс Сантелли?

— Вроде бы, — неуверенно пробормотала Стелла.

— Прекрасно, начинаем!

— Нам нужны падения, — сказал Фортунати. — Запасные кадры, резервные. Много, чтобы мы могли выбрать то, что лучше выглядит.

Марио засмеялся.

— Да запросто. Нам с Томми просто надо поработать над тройным, как дома. Оно все еще выходит у меня только два раза из трех. Если получится хорошее, вы сможете его использовать, а уж падений наберется выше крыши.

— Звучит неплохо. Ладно, поработайте час, будто на обычной репетиции, и мы выберем нужное.

— Если Мэтт собирается много падать, — вмешался Томми, — я хочу, чтобы сетку ослабили. Если она останется такой же тугой, его может выбросить на пол.

— Что решило бы все наши проблемы, — вставил Мейсон.

— А если сетка будет слишком провисать, — возразил Фортунати, — падения выйдут нереалистичные. К тому же вы можете запутаться и получить травму. Что до меня, я люблю, когда сетка тугая.

Томми знал, что это старый спор. У каждого воздушника были собственные предпочтения на этот счет, и обычно можно было найти компромисс.

— Я справлюсь с тугой сеткой, — сказал Марио.

— Нет, Мэтт, не настолько тугой. Либо вы велите рабочим ее ослабить, либо ноги моей там не будет, и точка.

Томми ожидал, что Марио взъярится, но тот, задумчиво посмотрев на него из-под приподнятых бровей, сказал:

— Ты слышал его, Джим. Пусть сетку немного ослабят.

Томми забрался наверх присмотреть за рабочими. Через некоторое время он спустился и сказал:

— Ладно, Мэтт, иди посмотри.

Марио забрался в сетку и немного по ней попрыгал.

— Я по пояс проваливаюсь.

Мейсон покачал головой.

— Нет. Нам нужны кадры, где вы падаете и отскакиваете так же, как утром.

Только через час они достигли подходящего компромисса между вариантом, обеспечивающим впечатляющие пружинные падения, которых хотел Мейсон, и той степенью натяжения, при которой Томми готов был разрешить Марио делать тройные с их неизбежными падениями.

В какой-то момент Мейсон разозлился:

— Что вы себе думаете? А Фортунати говорил, что с вами легко работать…

— Послушайте, — сказал Томми, спускаясь с сетки. — Мэтт, не профессиональный каскадер — в отличие от меня. А я знаю, чего мы можем, а чего нет. Позовите на площадку представителя профсоюза и спросите его!

Это была одна из первых вещей, которой научил его Анжело. В случае сомнений насчет слишком опасного трюка следовало настаивать на вызове представителя профсоюза и с его помощью договариваться о более подходящем решении.

— Ваш профсоюз только и делает, что вставляет нам палки в колеса, — прорычал Мейсон.

— Марио, — сказал Фортунати, — я видел, как ты работаешь и с более тугой сеткой.

— На выступлении — разумеется, — возразил Томми. — Но там он пробует тройное один раз, максимум два. А это сетка для тренировок — на десять, двадцать попыток.

Пожав плечами, Марио предложил собственный выход:

— А давайте я трижды попробую с тугой сеткой. Упаду самое большее два раза. А для остальных падений ослабим сетку. Согласны?

Томми все еще сомневался, но предложение казалось вполне разумным. В конце концов, Марио