Оказалось, что можно.

Это было зимой, перед самым Новым годом. Сдали модули, впереди сессия. Но сначала праздники. Аня ныла, чтобы он приехал к ним с Морисом. Назар отмахивался, утверждая, что ехать на пару дней смысла нет, а на каникулы постарается. Новый год, как и прошлый, он планировал встречать один.

До тех пор, пока к нему не подошел Бродецкий. Назар в тот день пил кофе у киоска возле университета. А потом услышал негромкий голос отца.

«Бурду здесь варят. Пойдем угощу нормальным, тут рядом».

И он сам не понял, почему пошел за ним. Позвали — потому пошел. Или позвали, потому что знали, что пойдет? Как привязанный.

Они проговорили тогда несколько часов. С Назаром никто и никогда столько не разговаривал, не считая Миланы. А Иван Анатольевич говорил. Рассказывал. Рассказывал о себе, о семье, о том, что у него, у Назара, есть две старшие сестры: Катерина и Дарина. О том, что его покойная супруга почти двадцать лет мучилась от редкого нейродегенеративного заболевания, постепенно превращаясь из здоровой умной молодой еще женщины, у которой столько должно быть впереди по законам жизни, в ребенка, не узнававшего своих близких, но нуждавшегося в них отчаянно. Места в обществе для них нет. Ухаживать за ними, кроме близких, некому. И ни спасти, ни бросить их — невозможно, даже если мир вокруг в руинах.

Тогда, посреди руин, Иван Анатольевич и встретил Ляну Шамрай, которая была почти вполовину моложе его, и в которую он влюбился, как сумасшедший. Ничего не планировал, ничего не обещал. Его отношения с женщинами в ту пору были исключительно потребительскими — супружество носило номинальный характер, но развестись не позволяла совесть. А Ляна — закономерно и вполне обоснованно хотела от него всего, что может дать любимый мужчина. Он думал, с ней будет как с другими, а в итоге влип в нее, погряз в ней, запутался и не мог выбраться. А она требовала от него ни много, ни мало — развестись с женой и жениться на ней. Имела право, ей было всего восемнадцать, и она мечтала о нем, будто бы он принц из ее сказки. Он же был развалюхой и циником одновременно. Порвать с Ляной мужества ему хватило, а забыть — нет.

Так и помнил — до самой старости. Чувства сидели в нем навсегда вбитыми колышками. Не влюблялся, а любил. Жену, потом Ляну, потом уже никого. И совесть его мучила страшно — Лянка родила в своей деревне, а он ни разу не видел собственного ребенка. И помогать она ему не позволяла, потому что с характером была и гордая очень. Жизнь у них обоих прошла кое-как, но его вины больше.

«А когда вы приезжали…» — начал было Назар и запнулся, не зная, как продолжить, потому что хотелось спросить обо всем сразу, а спрашивать было страшно.

«А когда я приезжал, я совершил очередную ошибку, — пожал плечами Бродецкий. — Думал, получу и Ляну, и тебя, и в жизни наладится, но она на дыбы стала, ты, понятное дело, за нее заступался. А у меня Катерина с ума сходила, когда узнала, что я надумал сделать. Ты на Катрусю не обижайся, что она тогда устроила… я когда в себя пришел, то объяснил ей все, почему нельзя тебя трогать, почему ты не виноват. Я бы не допустил, чтоб с тобой что-то случилось, Катя забрала свое заявление».

«Вас могло не стать… я ведь чуть…»

«Чуть — не считается, да? Забудь просто. Это самая мелочь и всего лишь последствие того, что я натворил. А ты пацаном был, Назар. Детей не судят, они лишь то, что лепят из них взрослые».

Назар сглотнул. Он вспомнил в тот день Милану. Она ведь тоже говорила ему, что он ребенок. И тоже считала, что его нельзя судить. Первая и единственная за всю жизнь. И еще она предлагала отыскать Бродецкого, чего бы ему никогда не простила мама. Господи, до чего же она была права! Ведь ему действительно стало легче. Хоть один камень с души.

В тот Новый год неожиданно для себя Назар оказался на даче Ивана Анатольевича. Отцом его называть он так и не научился, обращался на «вы» и по имени-отчеству, но они стали понемногу общаться, и тот даже ездил в Рудослав — посмотреть на внука. Несмотря на то, что Бродецкий имел двух старших дочек, Морис у него был первым. Тогда же Назар познакомился с сестрами. С Катей не сложилось, она его не принимала, она все еще не могла забыть ни измены отца, ни того, как Назар размозжил ему голову. На общих праздниках они пересекались редко. Она старалась не навещать Бродецкого, когда знала, что там будет сводный брат. А потом и вовсе уехала заграницу, и сразу же всем стало проще.

Взамен судьба подарила ему Дарину. Она оказалась своим парнем и с первого дня взяла его за руку, даже больше, чем их отец. Поначалу Назар еще дичился ее, остерегался, будто звереныш, а когда понял, что опасности нет, что зла она на него за прошлое не держит, хотя и знает о нем, то будто расслабился. Когда Дарина разводилась с первым мужем, который по пьяни избил ее, умницу, красавицу и доктора наук, так, что она не могла выйти лекции студентам читать, Назар несколько месяцев ее сторожил, чтобы тот урод не влез снова. А когда он полез — пересчитал ему ребра, чтоб неповадно было. Дарина же в свою очередь взяла над ним шефство, помогая перевоплощению из провинциального парня, не помышлявшего о светском обществе, в того, кем он был сегодня.

Они так много шагов сделали оба. А теперь делают шаги по лестнице аукционного дома Голденс и оказываются внутри галерейного пространства, где по стенам развешаны лоты, и он залипает на работах народных художников, в основном в жанре наивного искусства. Не то чтобы разбирался. Но все это — будто из детства, и здесь он чувствовал себя будто бы дома, в утраченном времени, когда к себе на колени его садила баба Мотря, он хватался руками за ее бусы-чешуйки, пытаясь стащить их с нее, а рядом что-то рассказывал дед Ян. Что-то про