понять, блестят ли у него глаза оапт слёз, которые он пытается скрыть, или он просто не хочет травить нас с Джуном никотином. Хотелось верить в первое: всё же эта версия событий оказалась, как по мне, тяжелее первоначальной. Одно дело – изначально жить в неблагополучных условиях, а другое – пожинать плоды деяний горе‑мамаши.

Нас обступила пронзительная, натянутая тишина. Слышно было лишь как трещит лампа, тревожно пульсируя кругом света. Да на улице вопила какая‑то птица. Джун переводил взгляд с меня на Аму, будто спрашивал разрешения, чтобы утешить. Ему, выросшему в многодетной семье, пусть небогатой, но дружной и любящей, было особенно тяжело подобное слышать. Но жалость Аме была ни к чему.

Я подождала, пока он докурит сигарету и тут же раскурит новую, прежде чем подтолкнуть откровения дальше:

– Но из приюта, как понимаю, Савада сразу забрал вас двоих?

– Да, всё так. Когда за мной пришёл дед, каким‑то образом узнавший, где я нахожусь, я сказал, что без Сио никуда не пойду. Дед сначала отмахивался, но потом увидел, как ловко она проходит полосу препятствий и как бесстрашно защищает меня от мальчиков постарше – и передумал. Взял нас двоих на попечение, определил в школу. Покупал всё необходимое, следил за успехами в учёбе, в парке с мячом с нами играл, даже в «Диснейленд» водил! До тринадцати лет под приглядом деда мы с Сио росли вместе маленькой счастливой семьёй. Мамаша моя в то время кочевала из одной клиники в другую, и я с облегчением выкинул её образ из головы.

Но потом дед, возможно, испугавшись полового созревания, определил меня в среднюю школу в Токио. Я уехал, не зная ещё, что по‑настоящему вернуться смогу только через десять лет… Конечно, я приезжал в гости на каникулы, но это совсем не то, что проводить бок о бок круглые сутки, и Сио незаметно стала отдаляться и отрешаться от меня и от мира. Отводила взгляд, тихо говорила, а всё больше молчала. Сбегала в мир книг или в зал для тренировок. Не знаю уж, что с ней сделал дед… Я допрашивал его, но он говорил, что совсем ни при чём, это всё возраст и смена интересов. Только вот он явно готовил Сио к себе в телохранители и, возможно, даже заставил убить человека! Что и привело к такой вот форме апатии… Ненавижу. Почему в моей семейке все уверены, что могут распоряжаться судьбами детей как им вздумается?! – Ама стиснул кулаки и зубы.

Да уж, теперь я лучше понимала его вспышку ярости к Микаши после обнаружения кукол. Хотя, как выяснилось, скорее всего Микаши работал не один… Пока оставалось загадкой, кто выступал инициатором череды жестоких преступлений, а кто лишь помогал. Но в любом случае вина на всех висела примерно одинаковая.

– Я понимаю твои чувства, но всё‑таки нам нужно встретиться с твоей матерью для дачи показаний. Возможно, она прольёт свет на то, кто женщина с куклой…

– А эта Кураива… Правильно?.. – Джун вклинился, разбавляя мрачную атмосферу. – Если она замешана в этом деле, зачем ей было возобновлять дело спустя столько лет?

– Ради поиска настоящего Реми, конечно. Того, чьи фотографии она долгие годы хранит у себя на старой «раскладушке»… – Я побарабанила пальцами по колену, состыковывая известные факты. Пока получалась такая картина: наткнувшись на куклу в витрине магазинчика Чиибаты, Кураива со своей фотографической памятью художницы узнала подменыша. Но где её родной ребёнок, не ведала, вот и обратилась за помощью к частному детективу. При этом выбрала специалиста из другой префектуры, чтобы, скорее всего, подольше скрывать правду о себе и свою связь с Микаши и Таяно. Получилось у неё блестяще… Правда, это была не столько её заслуга, сколько моя недоработка. Но, вероятно, она не знала про тайну рёкана, иначе бы давно как риэлтор нашла способ туда проникнуть.

Все эти мысли я кратко изложила вслух.

– Звучит логично. А сейчас предлагаю всем отправиться спать. – Джун хлопнул в ладоши, будто завершая собрание, и я позволила себе улыбнуться.

По ощущениям, время близилось к полуночи, а нас никто не искал. Либо глава клана уважал частную жизнь, либо прекрасно был осведомлён, и где мы, и о чём ведём разговор. Хотя признаков камер, жучков и подслушивающих устройств я не обнаружила, это не означало, что их нет. Тем более у якудзы хватало бесшумных и быстрых стражей‑шпионов, рассредоточенных по всей территории.

Я поднялась вслед за Джуном и размяла поясницу: старость не радость, и при отсутствии тренировок организм ощутимо страдал.

– Ты идёшь? – я крикнула Аме уже от порога, но он лишь помотал головой. Что ж, он имел полное право побыть наедине со своими мыслями.

На улице ветер утих, и хотя по‑прежнему было зябко, не тянуло ускорять шаг. Пахло прелой листвой и хризантемами, тонко тянуло хурмой и почему‑то жареными каштанами. Садовые фонари вспыхивали при нашем приближении, освещая новый участок дорожки, и казалось, будто мы очутились в каком‑то сказочном мире. Тревоги и волнения незаметно развеялись, как отступают тени сомнений при свете истины. Неспешная прогулка по саду возвращала спокойствие и внутреннюю уверенность, что с этим трудным делом получится разобраться до конца.

– А что там за история с поцелуем?

– Джун, не начинай! – я вспыхнула возмущением и рассмеялась, окончательно расслабляясь.

Впереди было ещё много работы, нервотрёпки, кип документов и бумаг. Но в конце концов, команда из двух таких непохожих друг на друга мужчин, которые по‑своему любили меня и ценили, подобралась что надо. И вместе с ними я готова была побороться хоть с самим дьяволом.

8. Правда

– Всем встать! Суд идёт! – звук молотка вольно‑невольно разогнал муть в голове и побудил сосредоточиться на здесь‑и‑сейчас.

Микаши Ори и Кураива Мохико – на скамье подсудимых. Ама и Сио – главные свидетели по делу. Противостояние прошлого и настоящего, одержимости и идеалов, лжи и правды. Двадцать долгих лет, восемнадцать погубленных жизней…

Это было самое тяжёлое слушание на моей памяти. И самая тяжёлая подготовка к нему. По всей стране украшали дома и магазины к Рождеству, покупали подарки, наряжались… А мы вели допросы, опрашивали свидетелей, вели протоколы, подбивали данные. И всё равно казалось, что такого не может быть в реальности. Но оно – было.

Кураива Мохико не отпиралась и не сопротивлялась, когда её вызвали на допрос. Она явно ждала визита полиции, взяв отгул на работе. Спокойная и собранная вошла в допросную комнату. Я подозревала, что рисунки – осознанный толчок следствия, немой крик «Да,