– Не враг народа? А кто ты тогда, мразь?! Ты предатель партии и народа!

– Нет, я люблю свой народ и не могу быть его врагом. Я не могу признаться в том, чего не делал, – продолжал шевелить губами Торокул.

– Ты у меня признаешься…

И следователь снова дал волю рукам и ногам. Он избивал Торокула и кричал в истерике:

– Сука, скажешь или нет, ты же шпион английской разведки, и вы, вонючие ублюдки – «Социалтуранцы», готовили переворот! Хотели задушить молодую Киргизскую Республику! На тебя есть прямые показания твоих же…

Следователь замолчал и, обессиленный, перестал пинать лежавшего. Посмотрев на стонущего Торокула, он вдруг заметил, что его, следовательские, хромовые сапоги забрызганы кровью. Утром они были начищены до невероятного блеска, и сейчас НКВД-шника взбесило, что кровь арестанта испачкала ему обувь. Увидев это, он снова впал в истерику.

– Ты, вражеская морда, запачкал мои сапоги!

Он снова пнул Торокула в живот, потом вытер кончик сапога о гимнастёрку арестанта и со злобой приказал конвоиру:

– В камеру его!

Поросячьи глаза офицера выдавали его омерзительный характер. На скулах его гуляли желваки, он чувствовал себя властелином мира. Он и только он сейчас распоряжался судьбами арестантов. От настроения этого изверга зависело, жить им или не жить, и он был опьянён властью, забыв, что на земле есть еще другие ценности.

– Что, признался? – в свою очередь, спросил конвоир капитана, тупо пялясь на офицера.

– Пока нет, но признается, куда он денется!

– Да, товарищ капитан, конечно, признается.

Он уже усвоил, что у капитана все признаются.

– Тащите его в камеру, – скомандовал офицер и сплюнул сквозь кривые зубы.

– Есть, товарищ капитан, – отрапортовал конвоир и крикнул своему напарнику, чтобы он помог ему вытащить Торокула. Они вдвоём выволокли его за ноги, словно это был какой-то неодушевлённый предмет, протащили по коридору и бросили в камеру. Пол был холодный, и холод пронизывал до костей. С трудом открыв заплывший от побоев глаз, он увидел над собой лицо молодого парня. Тот смотрел на него испуганными глазами. Потом испуг его сменился на сострадание.

– Что они с вами сделали? – он вытер лицо Торокула платком. – Обращаются, как с животными.

– Ты кто? – с трудом произнес Торокул.

– Я Тууганбай.

– Тебя за что, молодого такого арестовали?..

– За брата посадили. Они его ищут и не могут найти. Говорят, что я его укрываю. А я, правда, не знаю, где он.

– Да, нехорошие времена наступили… – едва выговорил Торокул и облизнул опухшую губу с чёрным сгустком спекшейся крови.

– Я вас знаю, вы – Торокул Айтматов.

– Откуда ты меня знаешь?

– Я тоже, как и вы, из Таласа. Мы с вами земляки.

– А, это хорошо… Пить, – попросил он молодого человека.

– Воды? Здесь нет воды. Но я сейчас попрошу. – Охранник! – окликнул Тууганбай надзирателя. За дверью послышались тяжелые шаги.

– Чего тебе, ты что орёшь?! – отозвался из-за двери грубый голос охранника.

– Воды дай. Пить дай. Человеку плохо.

– Обойдетесь.

– Будь человеком…

– Сейчас я вам дам воды.

Послышался лязг ключей. Зашёл тот самый верзила с тупым лицом. В руках он держал ведро с водой.

– Кому здесь воды? – он презрительно смотрел на арестованных.

– Айтматову плохо. Пить надо дать.

– Ему, что ли? – и с размаху вылил на лежавшего воду.

– На тебе воду. Довольны? – после чего, ухмыляясь и довольный собой, гремя связкой, исчез за дверью.

– Собаки вы, не люди, – со злостью прошептал Тууганбай, потом осторожно приподнял мокрого Торокула и уложил его на единственную в камере железную кровать.

Торокулу не чувствовал своё тело, лишь ледяной холод пронизывал его. Ничто не бывает страшнее ожидания смерти. Но сейчас, лежа на голой железной койке, избитый и измученный, он думал не о смерти, а о своей семье – детях и жене, которых он больше никогда не увидит.

Неужели вот так просто закончится жизнь? Палач выстрелит ему в голову, и он упадет. Потом умрет, и в одночасье перестанет дышать, видеть, осязать, слышать, ждать, верить, любить. Не о том же он мечтал, посвятив всего себя строительству коммунизма – светлого будущего человечества. Ведь в обществе, которое они собирались построить, самым бесценным должна была стать жизнь человека. Неужели отнять у человека его свободу – это так просто? Свобода человеку дана свыше, и ее никто не вправе забрать. Отнять свободу, это все равно, что лишить человека права дышать, – думал Торокул. Он открыл глаза и посмотрел на Тууганбая, который сидел у его изголовья и проклинал мучителей.

– Изверги. Пусть проклятие падет на вашу голову, не видать вам…

– Тууганбай, я хочу тебе сказать что-то, – перебил его Торокул дрожавшим голосом.

– Да я вас слушаю, Торокул-байке.

– Мне кажется, что сегодня или завтра решится моя судьба.

– Почему вы так думаете?

– Прислушайся, как много стона и плача доносится из-за этих стен… Сколько здесь горя. Люди в этом месте испытывают такие муки! Многие попросту не возвращаются в камеры после допросов.

– Торокул-байке, может, всё разрешится в лучшую сторону.

– Нет, уже не разрешится. Утром я слышал, как во двор этого здания въезжали грузовики. Неспроста это. Что-то задумали наши мучители. У меня есть к тебе одна просьба.

– Хорошо, я постараюсь её выполнить, если это в моих силах.

– Если я вдруг не вернусь с допроса, в этом мешочке хранятся моя расчёска и зубной порошок.

– Понял, что мне надо сделать?

– Если меня не расстреляют, и я отделаюсь лагерным сроком, мне придётся как-то сообщить об этом своим. Так вот, когда мне вынесут приговор, я через охранника попрошу у тебя, чтобы ты передал мне мои гигиенические принадлежности по отдельности. Если меня сошлют в Сибирь, я попрошу, чтобы ты передал мне расчёску. Если на Урал – зубной порошок. Ну, а если ничего не попрошу, то меня скорей всего расстреляли. Ты понял меня?

– Да, Торокул-байке.

Это был небольшой тряпичный мешочек, сделанный руками Нагимы. Торокул развязал его. Показал Тууганбаю перечисленные предметы. На мешочке были аккуратно вышиты имена его детей – Чингиза и Ильгиза. Торокул вышил их сам.

– Держи, – протянул он мешочек Тууганбаю. – Тебя они не должны долго держать. Ты ещё молодой. Когда отсюда выйдешь, найдешь моих, передай им весточку, которую я тебе через эти предметы и сообщу. И ещё, Тууганбай, если меня поставят к стенке, ты всё равно найди моих и скажи моим сыновьям Чингизу и Ильгизу, что их отец всегда был честным и преданным своему народу человеком. Они должны ходить среди людей с гордо поднятой головой. Передай моим дочерям и супруге Нагиме, что я люблю их. Несмотря ни на