этот феномен, в развитие отмеченного выше подхода В.С. Мессера, рассматривался с точки зрения его особого механизма и семантики, тех специфических традиций римской армии, что сохранялись от ранних времен и до позднеримской эпохи[258]. Среди такого рода традиций можно, в частности, выделить те, что связаны с институтом воинской сходки (contio militaris), которая, несомненно, представляла одну из форм самоорганизации воинского сообщества и играла важнейшую роль в моменты солдатских восстаний и политических переворотов. Однако единственная монография, написанная испанским историком Ф. Пина Поло, в которой специально исследуется этот институт на протяжении всей римской истории[259], в определенной степени разочаровывает. В книге тщательно собран и проанализирован материал источников, касающийся порядка проведения, организации и функций воинской сходки, но глубокого исследования ее значения в качестве политического фактора, по сути дела, не дается. Не нашли достаточного отражения в современной литературе и правовые аспекты солдатского мятежа.

В отличие от армии республиканского времени, характер и формы участия императорской армии в политике не получили освещения в специальных монографических трудах. Впрочем, данная тема неизменно затрагивается и в общих работах по истории принципата, и в исследованиях отдельных ее периодов и событий, а также в литературе, посвященной самой императорской армии[260]. Среди новейших исследований по данной теме своим интересным подходом выделяется книга Эгона Флайга[261]. Анализируя политическую роль армии, автор исходит из социологической характеристики армии как «тотальной организации», в которой вырабатывалась сильная горизонтальная солидарность, определявшая идентичность солдат и рассматривавшаяся ими как высшая ценность, наряду с культивируемой преданностью императору. Флайг подчеркивает тесную связь принцепса и армии, основанную на обмене «дарами» по принципу «верность в обмен на привилегии», причем императорские милости по отношению к армии имели прежде всего символический характер, подчеркивая уважение и почет, оказываемый армии правителем, а не были, вопреки распространенному мнению, способом просто подкупить солдат. Армия же (точнее, те ее части, которых набирались из римских граждан, т. е. легионы и преторианская гвардия) выступала как одна из трех политических сил (наряду с сенатом и столичным плебском), чье признание (акцептация) обеспечивали легитимность возводимого на престол императора.

Изучение социально-политической роли армии в конце республики и в период империи самым непосредственным образом связано с проблемой войсковой клиентелы, поставленной в свое время А. фон Премерштайном. В настоящее время большинством исследователей в целом разделяется его тезис о складывании в последние десятилетия республики патронатно-клиентельных отношений между полководцами и подчиненными им войсками и о монополизации этой клиентелы в эпоху империи принцепсом[262]. Однако концепция «персональных» армий и войсковой клиентелы как феномена, характерного для последнего столетия республики, подверглась достаточно аргументированной критике в статье Н. Рулана[263], по мнению которого нельзя выделить некую специфику войсковой клиентелы как клиентелы нового типа и говорить об армиях-клиентах.

Следует также отметить, что в послевоенные десятилетия продолжали активно изучаться отдельные этапы и реформы в развитии военной организации императорского Рима – тема очень важная для разработки такой «сквозной» проблемы, как соотношение традиций и новаций, континуитета и качественных изменений в устройстве армии[264]. Правда, решается данная проблема почти исключительно с точки зрения сугубо военно-организационных, тактических и стратегических аспектов.

Для понимания солдатской ментальности и идеологии большое значение, безусловно, имеет изучение сакральных основ военной организации и религиозных культов, распространенных в армейской среде. Начиная с 1960‐х гг. эта проблематика изучалась все более активно. Наряду с исследованиями конкретных религиозных ритуалов и культов, связанных с войной и бытовавших в армии, религиозной жизни отдельных провинциальных группировок и солдат разных родов войск[265], в 1970‐е – начале 1990‐х гг. появился и ряд монографических работ по армейской религии в целом. Среди последних стремлением к системному анализу и концептуальным обобщениям выделяется работа Дж. Хельгеланда[266]. Не соглашаясь с распространенным мнением, что религия римской армии имела главной своей целью романизацию солдат из числа перегринов, автор рассматривает религиозную жизнь армии как основу воинских добродетелей и армейской корпоративности. По его словам, вся военная жизнь римлян явно или неявно была религиозным феноменом – настолько глубоко сакральные начала пронизывали военные институты, ценности и традиции: именно религия показывала, что значит быть хорошим солдатом и как вписаться в воинское сообщество. В диссертации Г. Анкерсдофера, выполненной в общем-то в традиционном ключе, суммированы все известные на начало 1970‐х гг. данные о распространенных в римской императорской армии культах, прослежено их историческое развитие, критически оценены и уточнены отдельные интерпретации, высказывавшиеся ранее (например, относительно характера культа signa militaria), но существенные свежие идеи отсутствуют[267]. Высказанные в конце 60‐х гг. прошлого века А. Ле Бонньеком наблюдения и выводы о значении религии для военной деятельности в Риме[268]получили развитие в монографии И. Рюпке[269], которая представляет собой подробный очерк религиозных аспектов войны и военного дела в Древнем Риме. Она охватывает главным образом эпоху республики, но при рассмотрении отдельных вопросов (сакральность пространства военного лагеря, культ знамен и штандартов) автор обращается и к анализу материалов императорского времени, прослеживая бытование и развитие древних традиций в новых исторических условиях. Первостепенное внимание Рюпке уделяет роли полководца, который, как носитель особой военной власти и посредник между войском и миром богов, осуществлял все важнейшие ритуалы, так что другие военные институты и обряды (присяга, люстрации) оказывались производными от этой его роли. Надо сказать, что в работах последнего времени рассматривается также роль офицеров в религиозной жизни римской армии и почитание военных знамен[270]. Здесь особо следует выделить интересные исследования О. Штолля[271], который, в частности, подробно раскрыл взаимосвязь культовых функций офицеров с их обязанностями по обеспечению дисциплины и лояльности войск, подчеркнув тождественность государственной и армейской религии, аналогичность религиозной роли военных командиров и гражданских магистратов городских общин. Исследования Штолля, посвященные signa militaria, отличает не только тщательный и тонкий анализ документальных источников, но и стремление выявить символическое значение и культурно-исторический контекст, которыми обусловливалось особое отношение римских солдат к знаменам.

Из сакральных основ и практического опыта военной деятельности благодаря правовому творчеству римских юристов и законодательной деятельности императоров развивалась римская система военного права, которое, в свою очередь, задавало многие базисные параметры военных традиций Рима. Военному праву римлян посвящена обширная литература, трактующая самые разные стороны и элементы этой системы (государственно-правовые, военно-уголовные, частноправовые) как в историческом аспекте, так и в догматическом плане[272]. Отметим здесь интересное исследование Ж. Вандран-Вуайе, в котором эволюция военно-правовых установлений и юридического положения римского солдата рассматривается с точки зрения специфики воинской профессии и в контексте социально-политических и ментально-идеологических процессов, причем подчеркивается