главах книги рассмотрены базовые ценностные категории, во многом определявших специфику римской (и не только) военной организации, а именно virtus и disciplina. Первая, по мнению автора, обусловливала особую состязательную агрессивность римских воинов в бою (в отличие от пассивного мужества греческих фалангитов), а дисциплина, противоположная этой «доблести» по своей цели, была призвана сдерживать честолюбивые порывы отдельных бойцов, но тоже была включена в агональный контекст.

Пристальное внимание к социокультурным факторам военной деятельности и общественно-политической роли армии, несомненно, является характерной приметой текущего этапа развития историографии. Свидетельством этого может служить появление в последние годы новых трудов, в которых исследуются различные аспекты данной проблематики. В их числе можно назвать сборник работ, вышедший в 1993 г. под редакцией Дж. Рича и Дж. Шипли[309]. На его страницах поднимаются такие проблемы, как факторы и мотивы римских войн в эпоху республики[310], взаимообусловленность военной организации и социальных изменений в поздней республике[311], отношение римских поэтов и философов к войне[312], характер римской экспансии и военной политики в императорский период[313]. К во многом аналогичным и смежным проблемам обращаются и авторы коллективного труда, в котором война в античном мире рассматривается как культурная и социальная сила, а также Б. Кэмпбелл в своей новейшей работе[314].

Заключая обзор современной западной историографии, необходимо указать еще на два момента, характеризующих достигнутый ею новый качественный уровень. Во-первых, своеобразной формой подведения итогов исследований в послевоенные десятилетия стало издание начиная с 1984 г., сначала в Амстердаме, а потом в Штутгарте, серии «Mavors. Roman Army researches», которая включает сборники работ наиболее крупных специалистов по истории римской армии. На некоторые из них мы уже ссылались[315]. Второй момент заключается в значительном расширении в последнее время тематики и проблематики проводимых научных конференций, в повестку которых специально выносятся социально- и культурно-исторические вопросы. Так, подход Р. МакМаллена и других исследователей к изучению римской армии как своеобразного сообщества получил развитие в конкретных исследованиях, представленных в материалах конференции в Лондоне[316]. Отметим здесь вводную статью Я. Хейнеса и его же работу о культурной идентичности в вспомогательных войсках (р. 7—14; 165–174), а также статьи Дж. Вилкеса и Р. Алстона, посвященные соответственно рассмотрению римской армии как сообщества на примере VII легиона (р. 95—104) и связям солдат и общества (р. 175–210). Из работ недавнего времени следует также указать на сборник материалов, само название которого звучит весьма симптоматично с точки зрения современных подходов и проблематики исследования римской армии, – «Военные как культуртрегеры в римское время»[317].

Таким образом, в целом можно констатировать, что в научной литературе последних лет все более ярко выраженной становится тенденция не только к общей диверсификации изучаемой проблематики, но к углубленной, разносторонней разработке таких тем и ракурсов исследования, в которых раскрывается значение «человеческого фактора» и преемственности многих традиций в развитии римской военной организации. Эта позитивная тенденция, несомненно, заслуживает дальнейшего развития. Немалый задел имеется в изучении вопроса о специфике социальных традиций римской армии. В настоящее время вполне очевидно, что именно здесь нужно искать ключ к пониманию как высоких боевых качеств и политической активности армии, так и специфической ментальности римского солдата. Вместе с тем анализ историографии показывает, что к числу наименее изученных установлений и традиций императорской армии относятся военно-этические нормы и представления простых солдат. Ясно, однако, что этот неписаный военно-этический кодекс имел существеннейшее значение для функционирования той совершенной военной машины, какой была армия императорского Рима.

Изучение римской императорской армии в отечественной историографии

В отечественной науке по сравнению с зарубежной изучению армии и военной истории императорского Рима уделялось явно незначительное внимание[318]. Достаточно сказать, что вплоть до самого последнего времени на русском языке не было опубликовано ни одной монографии, в которой бы специально рассматривалась военная организация ранней империи. И хотя в 1980–1990‐е гг. ситуация начала существенно меняться в лучшую сторону, все равно количество качественных и интересных исследований, относящихся к проблемам традиций, идеологии и ментальности римской армии, остается минимальным.

Начало научного изучения римской императорской армии в России связано с именем Ю.А. Кулаковского, учившегося в Германии у Т. Моммзена. В ряде его очерков, написанных в конце XIX – начале XX в., обращает на себя внимание высокий уровень интерпретации эпиграфического материала в связи с исследованием конкретных проблем ветеранского землевладения, а также аргументированное обоснование тезиса о важнейшей роли армии в развитии римской государствености[319]. По сути дела, Ю.А. Кулаковский одним из первых в мировой науке поставил проблему социальной и государственно-политической роли армии в Римской империи.

Однако затем эта проблематика на несколько десятилетий фактически выпала из поля зрения отечественных антиковедов. В советской марксистской историографии специальных исследований по императорской армии не появлялось вплоть до второй половины 1940‐х гг. В довоенный период имеются только отдельные, высказанные в работах общего характера суждения о социально-политической роли армии в Римской империи. Из общих трудов послевоенного времени следует отметить работы Н.А. Машкина. Рассматривая становление принципата, он высказал ряд интересных, хотя и не бесспорных, мнений о политической роли армии в последние годы республики и о преобразованиях, проведенных Августом в военной организации. По заключению автора, Августу не удалось достичь одной из главных целей своей военной реформы – преодолеть чрезмерную корпоративность солдат, которая особенно развилась в годы гражданских войн и позволяла войскам в некоторых случаях диктовать свою волю высшим командирам, и это сказывалось и в последующие периоды истории империи, в событиях 68–69 гг. и годы правления «солдатских императоров»[320]. Н.А. Машкин полагал также, что не имеет особого значения вопрос о том, из каких слоев общества комплектовались контингенты регулярных и вспомогательных войск, ибо служба в армии с ее корпоративным духом и обособленной жизнью в условиях строгой дисциплины, отрывая людей от того общественного слоя, откуда они вышли, превращала их в деклассированных ландскнехтов[321]. Аналогичную характеристику давал исследователь и солдатам эпохи позднего принципата и кризиса III в. н. э.[322]Эту оценку подвергла критике Е.М. Штаерман, которая полагала, что в классовом обществе армия всегда является орудием определенного класса и что солдаты и ветераны по своему социально-экономическому положению, по своим реальным интересам и идеологии сближались с определенными социальными группами и классами, в частности с муниципальными кругами[323]. Во взглядах Е.М. Штаерман, развитых ею в книге о кризисе рабовладельческого строя в западных провинциях империи и в ряде других работ, следует отметить обоснованное стремление, не упрощая сложности исторических феноменов, выявить политические интересы армейских кругов, место