оценивается практика использования донатив (по мнению Штекера, они отнюдь не были средством покупки лояльности войск: важен был сам акт их предоставления, а не размер), организация ветеранских колоний и предоставление praemia militiae отставным воинам. В соответствующем ключе рассматривается значение воинской присяги (sacramentum), императорских статуй, воздвигавшихся в лагерях, и изображений императора на военных штандартах и наградных фалерах. Автор считает, что они имели почетное, но не религиозное значение, и вообще, по его заключению, императорский культ в армии до времен Северов не являлся значимым механизмом обеспечения связей между войском и принцепсом. Выводы и исследовательские подходы, представленные в монографии, далеко не бесспорны, но представляют несомненный интерес.

Социально-политическая история императорской армии в последние годы, как мы уже сказали, получила солидную разработку в многочисленных работах, посвященных отдельным провинциям. Для автора одной из наиболее важных работ этого рода, французского историка Я. Ле Боэка, посвятившего солидный труд истории III Августова легиона, скрупулезное и разностороннее исследование этого, казалось бы, локального сюжета стало основой для создания нового синтетического труда по императорской армии в целом[302]. Армия рассматривается автором не как некая абстрактная структура, но как своеобразный сложный организм, взаимодействующий с обществом в широком контексте социальной и политической истории. Ле Боэк отмечает противоречивость образа римского воина и настаивает на необходимости дифференцированного учета рода войск, их социального состава, хронологической и региональной конкретики. Вполне справедливо его мнение о том, что в ментальности военных первостепенное значение имели профессиональные аспекты. Но, на наш взгляд, эта специфика недостаточно четко акцентируется. При безусловной важности таких моментов, как карьера, дисциплина, почитание императора и деньги, ими, наверное, далеко не исчерпывается система ценностей римских солдат. Нельзя в то же время не согласиться с утверждением, что существенную черту воинской ментальности составляла pietas («благочестие»), проявлявшаяся в интенсивной культовой практике, армейских ритуалах и пронизывавшая все военные традиции Рима с древнейших времен, так что военная сфера в своих глубинных основах теснейшим образом переплеталась со сферой сакрального. Важно, что религия воспринималась как долг скорее коллективный, чем индивидуальный. В целом же, по мнению французского историка, императорская армия благодаря своему социальному составу, обусловленному политикой качественного рекрутирования, выступала как хранительница римских традиций, и легионеры сознавали себя настоящими квиритами, наследниками Римской державы[303].

В русле такого же внимания к «человеческому фактору», какое отличает работы Я. Ле Боэка, написан и чрезвычайно интересный, насыщенный оригинальными наблюдениями очерк Ж.-М. Каррие о римском солдате в коллективной монографии «Римский человек»[304]. Отвергая анахронизмы в трактовке римской императорской армии, автор стремится, по его собственным словам, реализовать социологический и антропологический подход к римскому солдату, рассмотреть его с точки зрения профессии, как особый социальный тип, носителя специфического поведения и ментальности. Для адекватного решения этой задачи, по мнению Каррие, очень важно, во-первых, понять характер литературного образа римского солдата как выражение определенной общественной идеологии и общественного мнения, а во-вторых, сопоставить этот образ с реальными фактами жизни армии и с теми представлениями, которые сами военные имели о себе. Подчеркивая политическую установку на качественное с точки зрения социального состава пополнение легионов, автор отмечает возникновение спонтанной тенденции к образованию в зонах локального рекрутирования особых военных сообществ с фактической наследственностью профессии и собственной коллективной идентичностью. Но как бы ни опустошалось реальное значение статуса гражданства для легионеров, они, по мнению исследователя, никогда не вели себя как простые наемники, но отождествляли в своем сознании службу и интересы общества, сохраняя гражданскую (в широком смысле) ответственность. Вместе с тем военное сообщество отличалось специфическими поведенческими чертами, среди которых автор называет особую роль товарищеских связей, сплоченность и профессиональную солидарность. Обоснованно звучит вывод о том, что армия не была интеллектуальной пустыней, но, разделяя многие культурные ценности современного общества, обладала и собственной «военной культурой», которая помогала пришедшим в конце III в. к власти военным решать сложные политико-административные проблемы. Главный же пафос рассматриваемой работы заключается не столько в реабилитации римского солдата, ставшего, по словам автора, жертвой превратных суждений и литературных топосов, сколько в объективной оценке его места и роли в общественных и идеологических структурах Римской империи.

Рассмотренные работы МакМаллена, Альфёльди, Дальхайма, Кэмпбелла, Ле Боэка и Каррие с очевидностью свидетельствуют о явно обозначившемся в 1980‐е гг. повороте исследователей римской армии к антропологическим и социально-историческим подходам и проблематике[305]. Эта тенденция получила развитие и в 1990‐е – начале 2000‐х гг., что выразилось в появлении ряда работ, в которых непосредственно трактуются различные проблемы воинской ментальности. На исключительно важном компоненте солдатской ментальности подробно остановился Дж. Лендон в книге, посвященной той роли, какую в функционировании Римской империи играли представления и отношения, связанные с понятием «чести»[306]. Рассматривая «честь» как элемент и своеобразную форму осуществления власти в античном обществе, Лендон строит свое исследование на анализе устойчивых восприятий и оценок соответствующих отношений в литературных источниках. Армия, отмечает Лендон, была миром с особыми обязательствами и собственным кодексом чести. Для солдат огромное психологическое значение имела принадлежность к армейскому сообществу в целом и к той малой общности, какой была отдельная воинская часть. Ориентация на мнение референтной группы делала армию общностью, в котором честь ценилась исключительно высоко, были сильно развиты соперничество из-за чести и чувство стыда. Понятие чести было органически связано с высоким престижем физической силы и индивидуальной храбрости, а также с занимаемым в военной иерархии местом, с сознательным подчинением дисциплине и личной преданностью императору. Лендон отмечает, что в армии ценности простых солдат в целом доминировали над ценностями аристократии, но в сфере чести они во многих моментах соприкасались друг с другом, ибо в Риме аристократия была по своему происхождению сражающейся знатью и военные достижения всегда сохраняли в ее среде высокий престиж. Работа Лендона является одним из пока еще редких в современной историографии обращений непосредственно к теме военно-этических ценностей римской армии[307]. Не исчерпывая всех аспектов данной темы, она привлекает внимание самим стремлением вскрыть глубинные механизмы и модели жизнедеятельности римского общества в целом и армии как его части. Данная проблематика получила дальнейшую разработку и в другой капитальной работе Дж. Лендона, посвященной роли морально-психологических и культурно-исторических факторов в истории военного дела в Античности[308]. Главный исходный посыл – и в то же время конечный вывод – состоит в том, что в основе происходивших изменений и инноваций в античном военном деле лежали не столько технологические изменения, социальные, институциональные факторы, сколько определенные социокультурные установки, прежде всего ориентация на парадигмы, предлагаемые прошлым (точнее, идеализированными и мифологизированными представлениями об этом прошлом), опытом предков. В «римских»