и плакать, повторяя имя Номариама, и посылать проклятья той смерти, что пришла к ним — и отомстила за обман.

Шербера не сразу поняла, что дрожит не только она: тело Тэррика тоже сотрясала дрожь, и когда она, обессилев, прильнула к его груди, то услышала быстрое и испуганное биение его сердца.

— Тэррик, господин мой. — И он откликнулся на ее тихий голос не менее тихим «да». — Что с тобой? Расскажи мне, расскажи своей акрай, что тебя беспокоит...

Он несколько мгновений смотрел в ее встревоженное лицо.

— Я знал, что погибну в этой битве, Чербер, — сказал наконец шепотом, в котором так четко читался страх. — Я знал, что смерть — Шмису Амаш — пришла за мной, я...

— Я бы не пережила, если бы потеряла тебя! — воскликнула она, перебивая, и Тэррик стиснул ее в своих объятьях, прижимаясь губами к нежной коже виска, и все-таки сказал, признался ей в том, что они оба и так знали, хоть никогда и не произносили вслух:

— Я люблю тебя, Чербер. Мое сердце и моя жизнь принадлежат тебе...

Ей следовало хотя бы немного отдохнуть. Костер погребения, костер Инифри, священное пламя должно было быть зажжено совсем скоро. Она должна будет присутствовать, как и остальные акраяр, и должна будет увидеть в последний раз лицо Номариама, прежде чем Инифри навсегда спрячет его своими огненными руками от живых. И Шербера покорно улеглась на ложе в палатке Тэррика и закрыла глаза, но так и не смогла уснуть: голоса, мысли, чувства тревожили ее и не давали покоя.

Поднявшись с ложа совсем скоро, она привела себя в порядок и направилась к костру. Там она заняла свое место рядом с Фиром, обновившим боевую раскраску и оттого выглядящим донельзя свирепым, Прэйиром, чье хмурое выражение лица и без раскраски отбивало у любопытствующих всякую охоту глядеть на акрай «того самого мага», и Олдином, чьи пальцы снова так крепко сжимали ее.

Пламя уже утихало, когда на горизонте показались темные тени. Почти сразу же изменивший направление ветер донес до стоящих у костров людей запах дикой жизни, и, как по команде, воины и маги стали оборачиваться в ту сторону, откуда он шел, и поднимать мечи — и опускать их, узнав тех, кто однажды уже встречался с ними на этом долгом пути.

Узкой полосой прилива на них наползало южное войско. Темной пеной накрывало шаг за шагом долину дикое стадо, идущее впереди — рыболюди, которых гнали погонщики-маги, неслышимыми командами направляя их поступь туда, куда следовало держать путь.

— Да этих рыбомордых там тьма, — сказал рядом с Шерберой Прэйир... и она подумала, что слово «тьма» сюда очень даже подходит.

Фиолетовый мрак. Грозовой мрак. Им было несть числа, этим неповоротливым толстокожим недолюдям, и желтоглазые ящерицы города Иссу при виде их недовольно зашипели и постарались убраться с дороги, когда эта приливная волна накрыла собой восходное войско и потекла сквозь.

Гонцы не обманули: фрейле южного войска привел с собой целое стадо рыболюдей: дюжины, десятки дюжин, тысячи. Их фиолетовая кожа матово блестела и переливалась на солнце, их маленькие зубастые рты скалились, круглые рыбьи глаза, казалось, смотрели и в стороны, и вперед. Их было так много, что от топота содрогалась земля, — и они все были готовы сражаться за Берег и фрейле, который сумел их подчинить, до последней капли своей прозрачной рыбьей крови.

— Рыбы, ящерицы и драконы, — сказал Фир с тяжелым смешком, наблюдая за тем, как чешуйчатое воинство течет мимо костров. — Хорошее же у нас войско. Не хватает только птиц.

— Все Побережье готово отдать жизни в битве против зеленокожих, — произнес Олдин своим звонким голосом. — Рыболюди неповоротливы и тяжелы, но их не так-то просто сбить с ног. У них мало разума, но его хватает, чтобы выполнить приказ. И они не ведают страха боли. Они будут сражаться, пока смогут стоять на ногах.

— И все же они не бессмертны, — заметил Прэйир, поигрывая мечом, который все еще помнил двух убитых им в поединках за Шерберу рыболюдов. — Вовсе не бессмертны.

От костров к небу все тянулись белесоватые полосы дыма, и низкий, торжественный голос желтоглазого Харзаса все пел неподалеку песнь Хвостатой матери, провожая в последний путь тех, кто погиб от острых зубов Шмису Амаш. Летающие над ними драконы изредка вплетали в эту песнь свои собственные слова, и тогда над долиной проносился протяжный тоскливый рев. Люди Побережья вздрагивали от этого рева и поднимали головы к небу, наблюдая за проносящимися над их головами детьми огня. Рыболюди же шли дальше, как ни в чем не бывало, пока не протекли меж воинов восходного войска, как вода меж камней, оставив после себя настоящих людей, и не сгрудились покорным стадом в дальнем конце лагеря, рядом с рекой.

Войска поприветствовали друг друга. Люди смешились с людьми, стали слышны радостные крики, звуки ударов нагрудников друг о друга, крепкая брань тех, кто узнавал о гибели друга или земляка.

Краем глаза Шербера увидела чужого фрейле в окружении своих близких. Он приблизился к Тэррику, тоже стоящему в окружении, и когда они обнялись, она заметила, как осторожно и бережно фрейле поднял правую руку. Похоже, он был ранен.

Мысли о том, что это может значить для нее, всколыхнулись в голове Шерберы разом, но тут фрейле отступил и, протянув здоровую руку назад, ухватился ею за плечо черноволосой девушки, доселе прячущейся в кругу его близких.

Шербера не могла ошибиться. Это была акрай.

— Завтра мы пойдем дальше, — сказал Фир, не двигаясь с места и тоже глядя на беседующих по ту сторону потухшего костра фрейле. — Нам надо убраться от реки, пока из нее не вылезло что-то еще, подобное этой... Амаш.

— Второй подобной ей на Побережье нет, — сказал Олдин, — но и второго, подобного Номариаму, тоже больше нет в мире под двумя лунами. Его имя останется в памяти Берега надолго. Наши забудутся и сотрутся, но Номариама, убийцу Шмису Амаш, будут помнить даже те, кто мог бы забыть.

Он говорил, как маг, сейчас, и голос его разносился над ними, и воины и маги войска, услышав эти слова, склонили головы в знак уважения и повторили вслед за ним:

— Его имя останется с нами.

Ей никогда не постичь его, проживи она хоть столько же, сколько уже прожила, и еще десять раз по столько, подумала Шербера, глядя