невыносимой боли. И когда она думала о том, что рано или поздно справедливость восторжествует над таким ублюдком, как Ракеш, в её голове поселился величественный, гордый голос: "Каждый преступник должен понести своё наказание, внемли своему чувству справедливости, и я стану твоим молотом правосудия, Рур Хафез, взывай ко мне!" После этих слов Рур крикнула что есть силы и сказала с грозным взглядом алых глаз: "Я верну порядок в Лакшата и избавлю её от таких уродов, как вы и ваш ублюдок Ракеш!" Голос внутри неё рассмеялся, и Рур отключилась, а когда пришла в себя, руки и ноги были свободны от цепей, а на теле не было и шрама, но, осмотревшись вокруг, она увидела стражников-изуверов с крайне спокойным выражением лица, что лежали с перерезанными глотками.

И пока Рур старалась понять, что с ней произошло, дверь клетки открыла женщина в прекрасном сари. И, будто озаряя темницу своим золотым светом, она протянула нежную руку и сказала: "Избранный сосуд, тебя спасла не я, но покровитель, что стал с сегодняшнего дня твоей силой. Он всё мне рассказал о твоих желаниях, посему могу гордо заявить, что ты — самый достойный визирь из всех в Лакшата! Следуй и ходи по моим пятам, и мы построим Империю, в которой ты будешь удостоена чести быть генпрокурором. Даю тебе слово, ибо я, Малика Лакшата, Золотое Знамя, — истинная правительница этих земель!"

Глава 20 "Эхо прошлого: Демон животрепещущий, животворящий"

Когда Малика взошла на престол ещё до того, как взять в мужья Ракеша Али, она подписала мирный договор с кланами Айтилла и Сура, что должен был остановить войну и разногласия среди трёх государств, чтобы восстановить Лакшата после огромных потерь как человеческих, так и денежных. Однако условия этого договора устраивали только правителей, так давно желающих мира, ибо что гуатти с вашаками, что шандийцы оказались оскорблёнными и униженными. В Лакшата пришлось освободить всех рабов и запретить их использование, а также дали возможность предоставить им права граждан султаната, а в Айтилла и Суре с предприятий ежемесячно собирали дань. Ветераны войн каждой из этих кланов страдали от своей беспомощности и бесполезности, ибо их битвы, где погибло множество товарищей, не дали никаких плодов. И в Лакшата, в семье такого солдата жил маленький Вахоц Бадави, тогда ещё добрый и чувственный ребёнок, что любил нежную мать по имени Амон настолько же сильно, насколько боялся жестокого отца.

В период, когда мать Вахоца была беременна, отец в пьяном порыве особенно сильно вымещал свою злобу и агрессию из-за того, что для страны он теперь никто. И в один такой день, когда отец бил жену, Вахоц решил заступиться за маму и ринуться с кулаками на солдата, однако в скором времени оказался избит, и с телом полным синяков молодому Бадави пришлось спать на улице.

На следующий день должен был настать праздник — роды матери, посему Вахоц не боялся ничего, ожидая, как будет держать маленькую сестру или брата на руках, оберегая от всех напастей. Вахоц ходил по улицам, чтобы вернуться домой к вечеру и увидеть счастливые лица матери и отца, что от вида ребёнка должны были растаять, однако за входной дверью небольшого дома в душу пробиралась лишь тьма, заставляя отступить и никогда не входить в обитель мрака, но парень решился и сумел преодолеть страх.

"Это всё моё воображение. Там, за дверью, нет ничего плохого, меня ждёт сестрёнка!" — С этими словами Вахоц решительно вошёл в дом, и увидел Амон, стоящую спиной к нему, а максимально трезвый отец сидел на стуле и держал руками голову, не поднимая глаз на жену. Аура мрака и отчаяния заполонила весь дом, медленно пробиваясь в душу Вахоца, который не понимал, что вообще происходит.

— Мама? Что случилось, мама? Почему папа такой грустный? Мама? — озабоченно сказал Вахоц, испугавшись гробовой тишины и тянущихся в его душу невидимых рук тьмы.

— Всё хорошо, золотце… — будто в истерике мать старалась сдержать не то смех, не то слёзы. — …у тебя теперь есть сестрёнка, Вахоц, посмотри на неё! — обернулась матерь, показав своё безумное лицо, искажённое настолько сильным горем, что заставило губы искривиться в горькой улыбке.

Вахоц упал навзничь, увидев, как обезумевшая Амон держит на своих руках мёртвого ребёнка — именно тогда он понял, как много сходств имеет с ним. Вахоцу казалось, будто Амон держит не сестру, а его самого: мёртвого, болезненного, гниющего и холодного. Всё его существование, каждый день прожитой его жизни — бытие в смерти. Этот ход мыслей сумел остановить отец, что, подойдя к сыну, сказал: "Иди в свою кровать, не думай об этом, я… Я сделаю что-нибудь. Поспи, Вахоц, прошу." Тогда он послушался, ибо впервые за долгое время увидел такой беспомощный и взволнованный вид отца, что действительно испугался за сына. Вахоц оставил это событие позади, пока отцу пришлось успокаивать жену и бороться за покой в доме.

С той ночи Вахоцу всю жизнь снился кошмар, где обезображенное, гнилое лицо младенца с пустыми глазницами издаёт истошный крик и пугает брата, заполняя его душу пустотой и трогая скользкое сердце холодными пальцами.

Два тяжелых дня прошло с тех пор, и всё кончилось утром, когда Вахоц проснулся от плача матери. Обеспокоенный сын ринулся в зал, дабы узнать, что вообще произошло, но все ожидаемые ужасные события в голове оказались ничтожными, когда перед глазами Вахоца предстала мать, сидящая на коленях перед отцом, покончившим со своей жизнью в петле — он просто не смог выдержать своей слабости перед трагедией и обвинил в смерти дочери себя.

Вахоц стоял как вкопанный и не мог сказать ни слова, а бездыханный труп на верёвке будто издавал самый громкий крик души, разрывая сердце мальчика на части. Страх. Многоликий ужас, подавляющий все чувства, заставляющий ноги дрожать, а голос издать что есть силы беззвучный крик и плакать кровью, только бы навсегда исчезнуть из этого мира. Время будто остановилось, заставив мальчика застыть в том моменте, чтобы вечно лицезреть холодное тело родного отца, что не успел исправиться и не нашёл в себе силы на это. "Он проиграл. Проиграл. Проиграл! Нет!" — хотел выкрикнуть Вахоц, только голос его был настолько хриплым и тихим, что он даже не заметил, как произнёс это.

Стены тёмного, всепоглощающего мрака начали трескаться, но не от света, а внутреннего давления и нового источника, что осколками этих самых стеклянных стен жаждал заколоть себя — плач матери Вахоца прекратился, и тогда она встала и пошла