— Ронан не такой.

— Джесс, не пытайся меня убедить, что твой брат — воплощение целомудрия и никогда не был с женщиной. Я все равно не поверю.

— Если ты думаешь, что Ронан может предпочесть Фарис тебе, ты просто свихнулась, — покачала головой Джесс. — Он ждет от тебя хоть малейшего намека на взаимность. Сам он только и делает, что оказывает тебе знаки внимания.

— Все это пустые комплименты.

— Ты просто не хочешь ничего замечать. Разве он тебе не нравится?

Без сомнения, Ронан был бы идеальным выбором. Он отличался красотой, остроумием и добрым нравом. И ничего не имел против музыки.

— Разве ты не хочешь, чтобы мы стали сестрами? — обиделась Джесс.

Кестрель протянула руку к волосам подруги, заплетенным в мелкие косички и собранным на макушке. Она погладила одну из прядей и заправила ее за ухо Джесс.

— Мы и так почти сестры.

— Мы могли бы стать одной семьей.

— Да, — тихо согласилась Кестрель. — Было бы замечательно.

Ей всегда, с самого детства, нравилась семья Джесс. У подруги был замечательный старший брат и добрые родители.

Джесс восторженно взвизгнула. Кестрель бросила на нее строгий взгляд.

— Только попробуй ему об этом сказать.

— Кто, я?! — воскликнула Джесс с видом оскорбленной невинности.

Вечером Кестрель снова пригласила Арина сыграть. Они сидели в музыкальной комнате. Кестрель перевернула костяшки: два волка и три мыши.

Арин, обреченно вздохнув, открыл свои. У него был не самый плохой расклад, но все же слабоватый, особенно в сравнении с тем, как он играл раньше. Плечи Арина напряглись в ожидании вопроса.

Кестрель еще раз посмотрела на его костяшки. Она не сомневалась, что он мог бы собрать более сильный расклад, чем пара ос. Кестрель вспомнила, какие еще символы он открывал за время игры и какие из них сбросил. Если бы она не знала, как Арин не любит ей проигрывать, то заподозрила бы, что он специально поддался.

— Ты сегодня какой-то рассеянный, — заметила Кестрель.

— Это ваш вопрос? Вы хотите знать причину моей рассеянности?

— То есть ты признаешь, что я права?

— Вы и впрямь изверг, — вздохнул Арин, видимо вспомнив, как назвал ее Ронан на летнем пикнике у леди Фарис. Потом, будто разозлившись на себя самого, добавил: — Я жду вопроса.

Кестрель действительно могла бы обратить свое замечание в вопрос, но одна тема интересовала ее намного больше, чем странное настроение Арина. Она подозревала, что он не тот, за кого себя выдает. Он выглядел как выходец из низшего сословия, привыкший к тяжелой работе, однако умел играть в валорианскую игру, да так, что обыгрывал валорианку. Он слишком хорошо говорил по-валориански, как человек, который сознательно учил язык. Он знал, если верить его словам, о жизни гэрранских аристократок и о расположении их комнат. Он нисколько не боялся Ланса. Конечно, в седле Кестрель не видела Арина, так что само по себе это ничего не означало. Но она знала, что до войны только высшие слои гэрранского общества ездили верхом.

Кестрель подозревала, что война сбросила Арина с очень больших высот. Но напрямую спросить не могла. Он разозлился, когда Кестрель пожелала узнать, почему его обучили кузнечному делу. И хотя этот вопрос был сравнительно безобидным, он все же задел Арина. Кестрель не хотела больше причинять ему боль.

— Как ты научился играть в «Зуб и жало»? — спросила в итоге она. — Это ведь валорианская игра.

На лице Арина отразилось облегчение.

— Были времена, когда гэррани любили вашу страну. Нам нравился ваш народ. А еще мы обожали искусство, поэтому наши моряки привезли «Зуб и жало» в Гэрран.

— «Зуб и жало» — это игра, а не произведение искусства.

Арин скрестил руки на груди, с ухмылкой глядя на госпожу.

— Как скажете.

— Я и не знала, что валорианцы вам чем-то нравились. Говорят, вы называли нас тупыми дикарями.

— Детьми природы, — пробормотал он.

— Что? — Кестрель решила, что ослышалась.

— Ничего. Да, вы были необразованными. Ели руками. Драки со смертельным исходом считали развлечением. Но, — он на мгновение встретился с Кестрель взглядом, — о вас говорили и другое.

— Другое? Это что же?

Арин покачал головой и сделал жест, который Кестрель уже видела однажды: провел пальцами возле лица, будто смахивая что-то со лба. Потом он скрестил руки на груди, помолчал, а затем начал перемешивать костяшки.

— Довольно вопросов. Хотите знать больше — придется выиграть еще раз.

Его рассеянность как рукой сняло. На этот раз Арин не реагировал на попытки Кестрель отвлечь его или рассмешить.

— Я знаю ваши уловки, — сказал он. — Со мной это не пройдет.

Он выиграл. Кестрель с волнением ожидала вопроса, размышляя о том, что чувствовал Арин, когда оказывался на ее месте.

Наконец он пробормотал срывающимся голосом:

— Не могли бы вы для меня сыграть?

— Сыграть?

Арин нахмурился и ответил чуть увереннее:

— Да. То, что я выберу.

— Я не против, просто… Обычно никто не просит.

Он встал из-за стола, поискал что-то в шкафу у стены и вернулся с нотами.

— Произведение для флейты, — пояснил Арин. — Наверное, нужно время, чтобы переложить пьесу для фортепиано. Я могу подождать. Или в другой раз…

Кестрель нетерпеливо отмахнулась:

— Это не так уж трудно.

Он кивнул и опустился на стул, который стоял дальше всего от фортепиано, возле стеклянных дверей, ведущих в сад. Кестрель была этому рада. Она села за инструмент и полистала ноты. Название и пометки были написаны по-гэррански. Бумага пожелтела от старости. Кестрель поставила ноты на пюпитр и тщательно расправила страницы. Волнение пронизывало ее до кончиков пальцев, как бывало всегда, когда она начинала играть, только на этот раз к нему добавилась металлическая нотка страха.

И зачем только Арин выбрал ноты для флейты? Прелесть этого инструмента заключалась в простоте, в его сходстве с человеческим голосом, флейта всегда звучала чисто и одиноко. Фортепианная же музыка сплеталась из многоголосия партий. Инструмент напоминал корабль, струны — снасти, а поднятая крышка — парус. Кестрель всегда казалось, что фортепиано не один, а скорее два инструмента-близнеца. Во время игры верхняя и нижняя партии то сходились, то расходились.

Раздосадованная выбором Арина, Кестрель решила, что не станет смотреть в его сторону. Первые ноты прозвучали неуверенно. Она остановилась, потом сообразила, что мелодию лучше полностью передать правой руке, а левой импровизировать, на ходу подбирая аккомпанемент. Низкие, глубокие ноты сложились в красивые фразы. Кестрель почувствовала, как многозвучие сливается в единое целое. Тогда она перестала думать и начала просто играть.