это произошло, меня не посвящали в детали сложных договоренностей, без которых невозможно было достичь популярности) и начала тусить с ребятами из театрального кружка. Еще она слушала «Найн Инч Нейлс»[19] и не жалела черной туши для глаз, но готом не была, так как вряд ли кто-то в нашей школе мог тогда знать, кто такие готы. Мы не знали, как это понимать, только ясно было, что Мэдлин вдруг перестала быть той Мэдлин, что служила прочным основанием пирамиды болельщиц во время турниров. Она стала другой.

Я не могу внятно объяснить, как Коулфилду удавалось множеством разных способов контролировать то, что поступало к нам из внешнего мира. Например, ты ничего не знал про панк-рок, пока не услышал по радио «Грин Дэй»[20], причем в ту пору, когда они давно перестали быть популярными. В принципе, если вещь нравилась, можно было попытаться самостоятельно разузнать о ней побольше. Но у нас в пакете кабельного телевидения даже MTV не было. Приходилось покупать музыкальные журналы «Спин» и «Роллинг Стоун» и копать в обратном направлении, чтобы докопать до «Секс Пистолс». И когда ты узнавал про две эти группы, приходилось работать еще усерднее, чтобы заполнить пробел в середине. В случае удачи оказывалось, что чья-то двоюродная сестра подарила кому-то кассету с «Майнор Трет»[21], и тебе давали ее переписать. А еще можно было зайти в «Спиннерс» и рыться в куче бэушных аудиокассет, пока глаз не зацепится за интересную обложку, и, о чудо, на кассете мог оказаться альбом «Моя война» группы «Блэк Флэг»[22]. Как бы то ни было, ты никогда ни до чего не доходил прямым путем. И я вечно испытывала неловкость, понимая, что другие, жители Нэшвилла или там Атланты (которым было не так уж далеко до самого Нью-Йорка), все это знают и потребляют в том порядке, в каком задумано. В общем, я об этом ни с кем даже не разговаривала. Держала в себе, а потом вдруг засовывала деньги в конверт и посылала в звукозаписывающие компании, о которых прочла в журнале «Максимум рок-н-ролл»[23], чтобы получить сингл какой-нибудь висконсинской панк-группы, которая никогда больше ни одной песни не запишет.

С книгами у меня была похожая ситуация. Прочитав по два раза каждую из книжек о Нэнси Дрю, я обнаружила в школьной библиотеке «Шоколадную войну»[24], сказала библиотекарше, что она мне понравилась, и та посоветовала мне «Изгоев»[25]. Потом мама дала мне Фланнери О’Коннор, и я начала читать все подряд и потеряла представление о том, что другие люди считают хорошим и что является важным. И я почти никогда никому не говорила, что нравится именно мне, так как меня ужасала мысль, что вдруг мне скажут, что это полная чушь. Все, что по-настоящему мне нравилось, перерастало в одержимость и в то же время заставляло испытывать стыд. И все было тайной.

Мэдлин заметила, что я пристально на нее смотрю, и лишь улыбнулась в ответ. Не думаю, что она вообще меня узнала. Однако она сделала правой рукой «козу» и произнесла одними губами «Мы — беглецы», и я ей кивнула.

— Кто это? — спросил Зеки.

Я лишь покачала головой:

— Так, одна недалекая девица.

И мы поехали дальше в поисках укромных местечек, чтобы прятать там наши постеры.

И мы их находили. Мы не останавливались. Зеки офигенно понравилось подбирать пустые двухлитровые бутылки из-под кока-колы, красить их в золотой цвет, потом рисовать на них миленьких волчков, цветочки и всякие изысканные фигурки своими модными фломастерами. Мы сворачивали постер в трубочку, просовывали его в бутылку и запечатывали. Потом прятали где-нибудь в городе, словно капсулу времени. Каждую такую капсулу отмечали на карте маленьким рисунком песочных часов. У каждой был свой срок. Эту мы вскроем через пять лет. Эту — через десять. Эту — через двадцать. Сорок. Пятьдесят. Мы были такими юными. Нам вовсе не казалось невозможным запрыгнуть в самолет, встретиться в каком-нибудь запущенном парке с единственной качелью и обветшалой детской площадкой, когда нам будет за шестьдесят, и откопать капсулу времени только для того, чтобы сказать: «Это ведь мы сделали. Я помню, что она выглядела именно так». Потом закопать ее обратно, чтобы ее обнаружил кто-то другой.

Хотя копы теперь патрулировали город чаще, происходящее по-прежнему казалось совершенно нереальным; можно было подумать, что они подыскивают черный фургон и амбалистых помощников с сальными волосами для гастролей «Айрон Мэйден»[26]. В супермаркете «Крогер», где имелся копировальный аппарат и раньше можно было сделать копию за пять центов, эту лавочку по просьбе полиции прикрыли. Был свой аппарат и в библиотеке, и там читателям не запретили им пользоваться, однако теперь одна из библиотекарш, а именно мисс Уорд, у которой были совершенно отпадные крашеные черные волосы и которой было явно за восемьдесят, обязана была следить, кто и что копирует. Притом что достаточно было проехать полчаса до Манчестера или любого другого достаточно крупного города, зайти в «Кинкоc»[27] и копировать там все что душе угодно. Еще в Коулфилде действовала группка мужчин, жалкая пародия на ополченцев, которые, налившись пивом, шли патрулировать улицы и срывать постеры, чтобы разводить из них костерки, вокруг которых они рассаживались и воображали себя защитниками города. Эти парни вели себя чрезвычайно шумно и, устав от долгой ходьбы, рассаживались по своим пикапам, поэтому полиции приходилось выделять патрульную машину для сопровождения, чтобы они ненароком кого-нибудь не застрелили. Ну а нам было довольно легко во всем этом ориентироваться. В основном мы ездили днем, когда никому до нас не было дела и никто нас не видел.

Зеки рисовал так много, что использовал уже пятый за лето блокнот. Роман мой тоже набрал ход. Мне лишь оставалось решить, выйдет ли моя героиня сухой из воды. То есть, разумеется, выйдет, однако мне нужно было решить, насколько эффектным будет ее заключительное преступление. Хотя я и Зеки знали друг друга всего полтора месяца, та небольшая вспышка физического влечения, что случилась в начале, погасла, и от этого нам друг с другом стало только комфортнее. Для нас не было ничего странного в том, чтобы сидеть вместе часами и касаться друг друга только коленями. Дальше этого мы не шли, и я, скажем так, не лезла ему в штаны. Он не касался моей груди, и я бы умерла, наверное, если бы он это сделал. Мы больше не целовались, решив, что это было хорошо раньше, до того, как ситуация стала отстойной, странной и печальной, так что теперь мы