президенту. Не поклонился новому редактору, пришедшему «оптимизировать всю эту вашу воронью слободку», и обложил его на планерке некрасивыми словами. Ездил в Эфиопию, Питер и Приштину. А это даже хуже.

…«И остался я без работы». Правда, пригрозили: «Помимо волчьего билета, у вас может и справка о судимости появиться – если надо, обеспечим. Так что соглашайтесь. Таким только в сторожах и место». Смягчившись, видимо, моим молчанием, перешли на немного извиняющийся даже тон: «Пойми, сейчас время такое. Мягше надо быть. И гибше». «Прогибаться, что ли? – спрашиваю. И процитировал старика Довлатова: – Дерьмо тоже мягкое». – «До свидания».

Поскольку свиданий мне уж никак не хотелось, расставание скорбным не было. Причем, кажется, обоюдно. Поначалу, конечно, очень хотелось вести борьбу за справедливость и обеспечить справками о судимости всех – и лоснящихся боссов, и политиков с епископами, и даже обложенного некрасивыми словами редактора. Потом, разговорившись с одним умным и добрым человеком, также получившим «волчий билет», пришли с ним к выводу: если уж честно да за справедливость, то не дай Бог она восторжествует не только по отношению к обидчикам, но и к нам, любимым. «Что, думаешь, мы с тобой такие все из себя безгрешные, что ли? – говорит. – Я тут подумал, повспоминал. Если я да за свои подвиги получу ту самую справедливость, то сильно мне не поздоровится. Не в смысле закона там, того-сего, а в смысле именно что справедливости. Советовать тебе не могу, но поразмыслить прошу – чего тебе больше надо: чтобы обидчикам было плохо или чтобы самому из проруби выбраться? А то болтаешься тут, как это самое». Хорошо мы с ним поговорили тогда. Он, кстати, епископ. И такие бывают. Так или иначе, я решил сильно за торжество справедливости не бодаться – слишком это дело субъективное. А решил я пойти в сторожа. В деревеньку какую, в слободку. Друзья и прозвище тут же выдали: Слободан Лютый. Это из-за стремления к справедливости, я так понимаю. Не из-за лексики же, чьей жертвой пал редактор, в самом деле.

Каким чудом это случилось, но именно в деревеньку, в слободку-то, и требовался сторож, а заодно рабочий и истопник. На фоне нынешней безработицы, когда не только журналисты, но и умные люди почитают за счастье тихо и спокойно сидеть себе в сторожах, обходить дозором свои владенья, поправлять забор, работать на имеющемся огороде, рубить дрова, топить печь, присматривать за техникой и т. д. и т. п., – все это действительно казалось чудом. Впрочем, таковым оно и являлось. В довесок к чуду полагался велосипед и, соответственно, похудание: все лучше ехать своим ходом по лесной дороге и бесплатно худеть, чем трястись в автобусе, заплывшим взглядом озирая окрестности. Другим довеском – более гуманитарного свойства – стал кот Полканъ, местный старожилъ самаго изящнаго воспитанiя: во-первых, он не попрошайничал, а спокойно и с достоинством брал принесенную сердобольными сторожами и рабочими снедь; во-вторых, он умел гавкать, чем снискал к себе уважение у всех собак в округе; в-третьих, ровно в пять утра он будил заснувшего истопника и никому его не выдавал, что, согласитесь, достойно всяческого восхищения.

Закрытие границ прошло категорически безболезненно: когда ухаживаешь за огородом с картошкой, помидорами и всем прочим, наблюдаешь, как подрастают посаженные тобой дубки, попадаешь в совершенно другое временное измерение и живешь уже не истерично-суматошными визгами СМИ по разные стороны границы (кстати, визжат они абсолютно одинаково – одну школу заканчивали, что ли?), а именно – спокойствием. Без паники: все будет хорошо.

Это спокойное время имело своим результатом еще и странное чувство: вдруг исчезло всяческое желание мести тем, кто выписывал тебе тот самый «волчий билет». Несколько месяцев назад наткнулся на потерявшего работу того самого главного редактора – сгорбился, согнулся, взор потупил, несмотря на единороссовскую юность. Куда делись все эти лоск и неприступность. Униженно и под «да ладно, давай забудем все, мы же свои» просил похлопотать насчет места разнорабочего. Потом узнал, что посадили бывших начальников. Выяснилось, что не все так ладно и у высоко- и просто преосвященств – кого-то и вовсе свободы и сана лишили, а кого-то готовятся. Казалось бы, вот она, справедливость, – танцуй и пой. Торжествуй на лощеных костях. А неохота, слушайте. Не лень, нет – просто не хочется. Дубки с котом Полканомъ важнее оказались. И даже жалость к бывшим недругам появилась – какая уж тут справедливость, спрашивается. Но на сердце почему-то легко вопреки любой логике.

Хорошая штука – время. Многое лечит. Если, конечно, правильно им пользоваться. И в слободку к нам заглядывайте. Границы все равно откроют. Это мне кот Полканъ по секрету сказал. На него можно положиться.

Жаль, что карантин закончился: люди уезжают. Хорошие!

– Смооок-он-зе-вооотааар! – сейчас иногда на рассвете можно услышать над нашей северной рекой эту песенку. И дым над водой, понятное дело, тоже увидеть. Не то чтобы мы не знали Ричи Блэкмора или Яна Гиллана там, просто они к нам еще не заезжали. А песню-то знаем, как же. Только не пели давно. Один беженец с гитарой завез, так мы сразу и вспомнили. Костерок на берегу, рассвет, лодки-удочки-рыбалка – так хорошо, что и спеть иногда тянет, не только хард-рок, конечно. Мы больше за спокойную лирику. За Бернеса, например. Или Шульженко. А то и вовсе Растеряева. И беженца приучили.

Они у нас как появились, беженцы? Пару месяцев назад пронеслась весть: мол, страшные дела в России-матушке и в Европе-старушке творятся. Мол, людей по домам запирают, проходу не дают, погулять не сходишь – рази что с собакою. И с пропуском. А если у меня, например, нету пса? Корова есть, а пса нету – я теперь выйти подышать как следует права не имею? Утешил кто-то: нет, это только городских касается, там у них, в городах, все не как у людей, там совсем беда. У нас все как обычно, никакой нам изоляции не светит – мы и так от всех, слава Богу, изолированы. Так что живи со своей коровой, гуляй, хоть танцуй с ней.

Мы-то изолированы? Ссыльный край? Макар с телятами не доходил? Сколько раз убеждались: чуть что в стране – сразу ведь к нам едут. Тут же вспоминают и про доступность, и про не такие уж дали, и про Макара даже. Приезжают с виноватыми физиономиями: забыли про родную деревню, ой, простите, мужики! Нам што – извинился, дак ладно. Садись да вспоминай. Как вспомнишь, иди поработай. Забор сходи поправь. Стекло в бане вставь. Воды наноси. Трубу почисти. Поможем, чего там. А про жизнь на рыбалке расскажешь. В общем, народ к нам ломанулся, если честно. Давно столько не